Судьбы передвижников

Согласно семейной легенде, Ивана Ивановича не обошла стороной последняя любовь, случившаяся в один из его приездов в Елабугу. Никто о ней толком ничего не знал, поговаривали только, что от этой связи родился ребёнок. Может быть, и по этой причине на трудягу-художника периодически накатывала тоска, и тогда он не мог отказать себе в так до конца не изжитой слабости пропустить рюмочку-другую. Алкоголь не лучшим образом отражался на настроении Ивана Ивановича, он делался подозрительным и раздражительным, но в преддверии выставок крепкий духом живописец решительно отказывался от выпивки. Шишкин не был склонен преувеличивать достоинства своих произведений и искренне удивлялся, когда узнавал, что какая-нибудь из его картин продалась ещё до открытия экспозиции за приличные деньги. «Да неужели? – простодушно вопрошал художник, – скажите, пожалуйста!» А на вопрос газетной анкеты: «Кем бы я хотел быть?» Иван Иванович непритворно ответил: «Действительно великим художником».

Будучи членом ТПХВ, Шишкин не поддерживал принципиального отказа от залов академии для проведения выставок передвижников. Более того, Иван Иванович был совершенно убеждён, что академическая школа необходима для становления молодых художников, что Товарищество и Академия художеств, имея разные цели и задачи, вполне могут быть полезны друг другу, что противостояние между ними лишено здравого смысла. «Академия, – утверждал Шишкин, – должна заключать в себе высшее управление всеми школами и художественными делами и сделаться высшим заведением, где были бы не ученики, а художники, уже заявившие себя чем-нибудь, но ещё молодые и неопытные; они пользовались бы там советами людей опытных и имели бы помещение для занятий».

В этом вопросе члены Товарищества, как известно, не были единодушны. И если Николай Ярошенко призывал братьев-передвижников отказаться от какого-либо сотрудничества с академией, Архип Куинджи вместе с несколькими передвижниками вошёл в комиссию для создания нового устава Академии художеств. С Куинджи Шишкина связывали в общем-то приятельские отношения. Периоды взаимного охлаждения сменялись временем тесного общения. Архип Иванович наведывался к Ивану Ивановичу в гости, где после обеда могли обсуждаться вопросы «об искусстве как религии будущего» или «о доброте как страшной силе в обществе». Шишкин наносил ответные визиты, посещая «Семирамидины сады» Куинджи. Так он называл сад, устроенный Архипом Ивановичем на крыше своего дома.

Иван Иванович дорожил независимостью своего положения и к чинам не стремился. Когда стало известно, что Александр III желает познакомиться с автором прославленных лесных пейзажей, художнику к открытию выставки, на которой ждали императора, пришлось облачиться во взятый напрокат фрак. Похвалив работы Шишкина, монарх выразил пожелание, чтобы «царь леса» запечатлел девственные лесистые уголки Беловежской Пущи. А когда сопровождаемый свитой монарх удалился, «Иван Иванович подошел к зеркалу, посмотрел на свою фигуру, плюнул, скинул фрак и уехал домой без него, в шубе».

Неловкая история связана с широко известным шишкинским полотном «Утро в сосновом лесу». Константин Савицкий и раньше прикасался к полотнам Шишкина, изображая на них то людей, то экипажи, а тут как-то… Впрочем, дадим слово супруге Константина Аполлоновича и непосредственной свидетельнице описываемых событий: «Однажды Савицкий нарисовал для сына медведицу с медвежатами, а затем, увлекшись, натянул холст и всю ночь проработал над композицией новой вещи, в результате ночной работы был готов эскиз углём с небольшой подмалёвкой жидкой масляной краской. На полотне была изображена чаща леса с огромным сломанным стволом сосны, на котором резвились со своей маткой медвежата, как бы радуясь солнечным лучам, прорезывающим утреннюю мглу. На другой день зашёл Иван Иванович [Шишкин], вещь ему понравилась, и К[онстантин] А[поллонович] предложил ему: давай писать вместе». Что было потом – представить нетрудно, и когда купленная Третьяковым картина была доставлена в галерею, в её углу красовались две авторские подписи. Удивлённый коллекционер тут же удалил фамилию Савицкого скипидаром, поскольку о покупке договаривался с Шишкиным и не был готов увидеть на полотне ещё одну фамилию. Конечно, Константину Аполлоновичу было немного обидно, но его миролюбие не позволило разгореться пламени конфликта.

Летом 1890 года дочь Шишкина Лидия вышла замуж за владельца финской мызы Мери-Хови, Бориса Ридингера. Пышную заснеженность Мери-Хови Шишкин облюбовал для создания зимних пейзажей. Здесь же делались фотографии для последующей работы в мастерской. Знаменитая картина «На Севере диком» навеяна финскими впечатлениями.

Иван Шишкин. Конец 1880-х гг.

Иван Шишкин за работой. 1891 г.