Судный год

32. Разговор с Лиз в ночь перед приговором

(Бостон, 20 февраля 1992 года)

Еще через три дня. Ежедневная заочная встреча наших голосов на тоненьком мостике, протянутом над восточным побережьем американского континента, над тысячей миль заснеженной земли.

– Ответчик, ты дома?

– Нет.

Короткая пауза.

– А-а, понятно… Да, действительно, дурацкий вопрос… Другое хотела сказать… Ну что, Алек согласился пойти в суд? – После первой же фразы все пространство между Вашингтоном и Бостоном снова схлопывается, и Лиз теперь совсем рядом.

– Согласился. Он еще с детства любит, когда нас путают. Пару раз экзамены за меня сдавал в университете, иногда ходил к девочкам на свидания вместо меня. И они не замечали… А тут такая возможность, суд в Бостоне… Представляю, как он будет облизывать эту историю в Питере… Ты ничего не рассказываешь про свою столичную жизнь.

– Ну что ж… – Голос в точности такой же, как и минуту назад. Ни тембр, ни интонация не меняются. – Пару дней назад встречалась со своей приятельницей, Люси. Она здесь, в Вашингтоне живет. Оказывается, она хорошо знает Алека и не слишком высокого мнения о нем… Массу интересного сообщила… Как видно, он бабник и врун… Хотя и ей, конечно, доверять полностью нельзя. Очень уж обижена на него. Пришлось выяснять самой. – Что ей пришлось выяснять самой?.. Вот ч-черт! Надо же, как не везет! Странно, что только сегодня упомянула о встрече с Люси. Что-то с ней происходит. – Правда… Откуда я знаю, что ты там делаешь?

Такого поворота я не ожидал! Может, теперь, когда узнала про Ричарда, и меня подозревает?

– Лиз, ты просто сошла с ума!.. Вы что, меня тоже с Люси обсуждали?

– Тебя мы с тобой завтра обсудим, – прозвучало на полтона выше, чем все, что она говорила раньше. – После того как закончится суд. Целую тебя… Влюбленный.

Что-то насмешливое и грустное в том, как Лиз это произносит. Или я перестал чувствовать интонации, перестал слышать то, о чем она не говорит?.. И ничего о том, что переедет ко мне, когда вернется в Бостон… Настроение у меня резко меняется. Надвигается что-то очень тяжелое и неприятное… И нет слов, а ведь только что так легко бросал их на ветер… Что бы ни сказал, услышит она совсем не то, что говорю… бесполезно объяснять… она приедет, и все выяснится.

– Ты не понимаешь… мы ведь…

– Я все понимаю! – будто острым кухонным ножом, голос себе отрубила и повесила трубку.

Два часа ночи, а завтра к девяти утра я должен быть в суде. Со Спринтером мы не виделись уже десять дней. И за все эти дни он ни разу даже не позвонил! А ожидать от него можно чего угодно. И даже больше.

Григорий, Григорий, где брат твой Олег? Разозлился из-за мертворожденного ООО «Маркман и Маркман»? Или это еще один из отработанных трюков с исчезновениями? Хочет, чтобы я понервничал? И в самый последний момент, эффектно раздвинув невидимый занавес, появиться в суде, чтобы спасти беспомощного младшего брата? Очень на него похоже. Но ведь он обещал. Во всяком случае, ничего уже сделать не могу…

В доме напротив погасли огни. Опрокинутая над крышей луна, словно туманный вход в туннель сквозь щедро усыпанную звездным порошком толщу небосвода на другую сторону. Туда уносятся сны тех, чьи храпящие тела, обернутые в одеяла, лежат сейчас в миллионах темных комнат?

Стрелки на настенных часах замирают. Время понемногу делается более плотным, сплющивается в неподвижную липкую массу. Делить его – даже не на секунды, но на минуты – становится труднее. Но я, приплюснутый к кровати тяжелыми ударами собственного сердца, продолжаю считать. С каждым вдохом, с каждым ударом входит махонький обрывок сна, поджидающего где-то совсем рядом, и уютные теплые мурашки ползут внизу живота. Примерно на двадцатом вдохе веки тяжелеют, обрывки соединяются в единое вязкое целое. Что-то вроде глубокой воронки во времени. Если полностью сосредоточиться, сквозь нее можно проникнуть в совсем иной, ночной мир. Где высовываются на поверхность какие-то уродливые гладкие головы.

Уже готов нырнуть туда с головой, но в последний момент останавливаюсь, испугавшись, что не смогу вернуться назад. Переворачиваюсь с боку на бок, мельком просматривая воронку со всех сторон. Наконец устраиваюсь поудобнее на спине и прижимаю к телу вытянутые руки. Плавно скольжу по поверхности сна, но вглубь не опускаюсь. Понемногу удается поймать нужный ракурс и разглядеть. Из воронки поднимается голубоватый дым. Потом сквозь дымовую завесу проступают очертания какого-то бесформенного слова. Которое еще ничего не означает. Но я уверен, оно связано с завтрашним судом. Слово ползет по ярко озаренному листу на Дереве. Покачивая усиками, быстро-быстро перебирает согласными. Раздувается, раздается легкий треск, уже торчат края крыльев из спины. Оно отчаянно пытается вырваться из своего скукоженного тела. И никак не получается. Но меня это не удивляет. Я знаю, мое настоящее удивление произойдет завтра. И берегу себя для него.