Судовая роль, или Путешествие Вероники

Ника знала — стоит за тонкой фанерой, прислушивается. И вдруг ярость поплыла из-подо лба, затекая в глаза терпкой пеленой. Да что ж это такое? Где ей место, в котором она может побыть одна, без вечного тяжкого надзора? Даже на горшке сидеть под наблюдением?

— Ты что молчишь там?

— Уйди! — закричала, дергая подол платья, — уйди ты ради бога, дай мне поссать хотя бы!

— Ну, знаешь!

Скорбные шаги удалились в сторону спальни.

— Не-на-ви-жу, — шепотом сказала Ника и дернула рулон бумаги, сматывая ее на пол, — оставьте меня. Все, оставьте.

Вытерла обрывком бумаги лицо и, вставая, спустила воду. Вышла, нарочно громко топая, хлопнула своей дверью и с размаху села на диван, уставившись в дальнее зеркало за стеклом полированной стенки. Оттуда на нее глядело плоское, совершенно белое лицо, окруженное беспорядком волос.

Ну вот, наорала на маму. Да еще себе соврала, что ненавидит. Ну, хоть теперь до утра будет одна.

Устало потащила через голову платье, снова стянула многострадальные колготки.

— Веронка? — в двери поскреблись, — ты, конечно, меня обидела, очень обидела, так и знай. Но мне нужно тебе сказать… Я захожу, Вероника.

— Я выйду сейчас.

Ника бросилась к стенке и, нашарив жевательную резинку, сорвала фантик и закинула кубик в рот. Отправила за ним еще один. Резко двигаясь, накинула халат, застегнулась. Постояла, жуя плотный комок, а потом, выплюнув в ладонь, угрюмо вышла в кухню.

Мама сидела, положив на стол руки, сплетала и расплетала пальцы. Глядя, как дочь чересчур четкими движениями полощет чашку и наливает себе кипятка, сказала холодно:

— Я так понимаю, вы веселились. И билет ты, конечно, взяла.

— Взяла.

— А пока ты там развлекалась, между прочим, звонил Коля!

— Что? — Ника повернулась, держа чашку наискось, — где, то есть откуда звонил?

— Из Жданова! С теплохода. Очень удивился, что тебя нет! И конечно, расстроился.

— Из какого Жданова, мам? Туда ходу сутки. Почти. Наверное.

— Я в этом не разбираюсь, но я не знала, куда мне глаза девать! Где Вероничка, Нина Петровна, а я что скажу?

Ника потрясла головой. Поставила чашку, чтоб не вылить кипяток на себя.

— Ты же сама мне сказала. Сказала, бери билет, поезжай.

— Да? Ну… Ну, я не знала же, что он будет звонить, тебе, между прочим, своей жене!

— Да не мог звонить. Он не мог!

— О да! Конечно! С кем же я тогда?..

— Мам, «Каразино» днем еще в порту. У нас. Сейчас только идут в Жданов твой. Будут завтра к вечеру.

Лицо Нины Петровны стало напряженно-беспомощным. И вдруг резко усталым. Поднимаясь, она махнула полной рукой, сверкнуло на пальце колечко с розовым рубином.

— Ох, я не знаю. Что ты ко мне привязалась? Гуляла где-то, явилась в полночь…

— Еще одиннадцать только…

— А я должна оправдываться перед твоим мужем, да?

— Ну и соврала бы ему, что я у соседки, — угрюмо бросила Ника в цветастую спину маминого халата.

Мама всплеснула руками и что-то бормоча, удалилась к себе. Напоследок бросила в сторону кухни:

— Сказал, будет еще звонить. Сиди и жди. И почисти зубы, опять, наверное, курила!

— И пила, — прошептала Ника, снова беря в руку чашку.

Села на холодную табуретку, глотнула.

Ей казалось, вокруг растет забор из черных кольев, теснясь, окружает колючей ехидной стеной. Погуляла девочка, шипели острые верхушки, посмеялась, кофе посреди акаций попила? Сиди теперь, жди звонка от законного мужа, который наврал теще о том, откуда звонит. А та снова кудахчет, вся в страхах, а вдруг дочка останется разведенкой с ребенком.

«Может, и не наврал. Может, перевели его, на другое судно. А фамилия случайно осталась в списках. Может-может. И Крис-Кристина тоже может? И звонки непонятные…»

Поднялась устало, бережно держа ноющую голову, сунула недопитый чай в раковину и подошла к окну поправить штору. Застыла, держа край у глаз, как паранджу. За подъездной дорожкой, у одинокого дерева напротив окна, еле видный в смутном свете поздних окон, стоял высокий силуэт, прислонясь плечом к стволу. Забелела поднятая ладонь — увидел ее, помахал. Ника резко опустила штору и на цыпочках кинулась в комнату. Тихо приоткрыла окно и, просовывая в щель горящее лицо, прошипела сдавленным голосом:

— Иди уже отсюда!

Силуэт метнулся, пригибаясь, проскочил полосы света и исчез под окном. Снизу послышался шепот:

— Выйди, Ника. Я тут буду.

— Дурак совсем? Уйди зарадибога!

В коридоре затрещал телефон, и Ника, ахнув, кинулась туда. Схватила аппарат, прижимая к халату, дернулась было в комнату, но вспомнила о незакрытом окне и побежала в кухню, путаясь в шнуре. Телефон задушенно верещал под рукой.

— Вероника? Телефон? Не слышишь? — трагически взывала из спальни Нина Петровна.

— Да слышу я. Але!

— Никусик? Привет, лапа! — сочный голос Никаса ударился в ухо.

— Ко… Коля? Никас! Ты где?

— Да епт, в Жданове. Прикинь, пригнали еще вчера, ночью, наверное, уже уйдем. Я ж думал, приедешь. Не успеешь, обидно. Как ты? И где была вообще? Вечер на дворе.

— У Васьки сидела.

— Ага, у Васьки. А если я ей позвоню сейчас? Ладно, шучу. Небось уже договорились, что врать. Но ты смотри у меня. Как Женька?

— Женька…