Судовая роль, или Путешествие Вероники

Леденея, Ника выглянула через круглое плечо, обтянутое пестрой ночнушкой. Серое утро мотало туда-сюда густую листву, прижимало траву на газоне. И лохматило растрепанный хвост на плече сладко спящего под деревом Атоса. Прижавшись плечом к стволу, он свесил руки между колен и, почти падая с обтесанного бревнышка, на котором днем галдела детвора, сидел неподвижно, как скорченная статуя. Блеклый бессолнечный свет выбелил лицо, делая его бумажным и смутным.

— Ну? Что стоишь? Иди, я пока посторожу.

Ника сглотнула. Сказала, теряясь:

— Так… эээ… ну. Спит же!

— Смотрел! Проверяет, — с упоением шипела Нина Петровна, — у кого света нет. А потом делает наводку.

— На водку? Какую водку? — пересохшее горло напомнило Нике о вчерашней вечеринке.

— Причем водка? Это как в фильме, про инспектора Лосева. Только там конфеты, клюква.

— Клюква?

— В сахаре!

Ника зажмурилась и вдруг рассердилась. Выскочить да напинать этого романтика, сидит, тоже мне! А не подумал, каково Нике!

— Мам, перестань, — в голос сказала она и, уходя в коридор, включила в кухне свет. Мама толстым ночным мотыльком прянула от окна.

— Может, он ухаживает за кем. Ты ж была молодая. Забыла, рассказывала про папу, как он тебе пел, и все собаки выли в поселке.

Она открыла ванную и через плеск воды слушала кухонное безмолвие. Вышла, вытирая горящее лицо махровым полотенцем.

Мама сидела, барабаня пальцами по столу.

— Ухаживает? Да за кем тут ухаживать? — воскликнула, явно жалея расставаться с детективным жанром, — и потом папа — то были времена, а сейчас что? Эх…

Ника пожала плечами и резко прошла к плите, торопясь согреть чайник. Всегда вставала перед поездками рано и всегда нервничала, боясь опоздать. Нина Петровна следила глазами за тонкой фигурой дочери, думая о своем.

— Хотя… а ведь ты права, Веронка! Наверное, он к Танечке пришел. Точно, к Танечке.

Ника подавила кашель. Танечка с третьего этажа, рыхлая, с грубым лицом, истыканным черными родинками, злющая, как голодная сколопендра. И — Атос…

— К Танечке, — раздумчиво повторила Нина Петровна, исполняясь сомнений.

— К ней, — бодро надавила Ника, — а больше ж не к кому.

— Ах, — Нина Петровна впала в мечтательность и, обойдя дочь, налила себе кипятку. Села снова, подпирая круглый подбородок мягкой рукой, — как прекрасно, что любовь никуда не уходит, правда, доча? Помню, когда твой папа пришел ко мне делать предложение…

Ника с чашкой ушла в комнату, еще раз проверила сумку и документы, расчесалась перед настенным зеркалом. С тоской подумала о том, что ехать десять часов и хорошо бы перекусить, чтоб не укачало. А еще хорошо б позаседать в туалете, чтоб не метаться в поисках сортира сразу как приедет. Но разве ж оно получится усилием воли. Она сунула щетку в кармашек сумки и снова пошла в кухню.

— … а дядя Веня играл на аккордеоне, так славно играл, только все одно и то же. Три песни. Все танцевали, прямо в общем коридоре. Масло достать тебе? Нет? А варенья? Ну, вот мед еще. А бабушки твоей сестра, она как раз приехала из Пышмы, привезла целый мешок орехов кедровых. И все ходили, хрустели. Налить еще?

Ника дожевала свернутый трубочкой блинчик и снова уединилась в туалете.

— Платье я потом отдала Эльвире, когда она выходила замуж, такое креповое, с газовым шарфиком. Веронка, а ты что так рано встала?

Спустив воду, Ника открыла дверь и сказала в недоумевающее лицо матери:

— Мам, я в Жданов. Коля там, мы договорились. Я приеду через… через три дня. А вечером сегодня позвоню.

— Вероника! Я… я… но ты же мне ничего не сказала! Легла, как партизанка, и не сказала!

— Мама, я езжу к нему уже шесть лет! Даже с половиной! Мы женаты не были, я уже ездила.

— О-о-о, я помню! Ты меня просто убила тогда! Уперлась, поеду и все! А вдруг бы ты забеременела? А? Что бы я, что бы мы делали?

Ника вытащила из комнаты сумку, и устало посмотрела на мать.

— Ты хоть сама слышишь, о чем говоришь? Это шесть лет тому было. У тебя уже внуку четыре с половиной, а ты все — бы да кабы.

— Не груби мне, — взволновалась Нина Петровна, — не смей!

Ника завязала шнурки на кроссовках и выпрямилась, закусывая губу. Поглядела на часы. Все успела, вот только еще одно осталось…

— Мам, ты говорила, денег дашь мне.

— Я? Ну знаешь. Ты ведешь себя, как… как…

— Ясно.

Ника дернула засов и вышла, закрывая за собой дверь, которая тут же снова открылась.

— Веронка. Вероника! Я кому говорю! Вернись, ты же хотела — денег.

Но Ника, нахмурив брови, выскочила из подъезда, твердо ступая бесшумными подошвами, стремительно прошла мимо сладко спящего Атоса и под робкие возгласы матери, что неслись из форточки, свернула за угол дома.

Ветер радостно толкнул ее в спину, подбадривая. Ничего, выл низким голосом в ухо, кидая на шею газовый шарфик сонных весенних запахов, ничего, Куся-Никуся, у тебя в кошельке сто восемьдесят рублей, целая зарплата, да через три дня вернешься и отдашь Тинке остаток. А после долг. На все тебе хватит. Смотри, как летают по майскому утру кроны деревьев, видишь? Весна, Ника, пришла твоя весна.