Суета и смятение

— На днях я кое-что прочитала и заучила наизусть для тебя, — произнесла Мэри. — Однажды Бёрн-Джонс[33] сказал о картине, которую собирается написать, следующее: «На полотне я изображу человека, идущего по большому городу, где всё наполнено счастьем и жизнью: изображу детей, гуляющие парочки, женщин, прильнувших к окнам в домах по всему огромному пространству длинной улицы, заканчивающейся у городской стены, а в нее я помещу распахнутые ворота с видом на зеленый луг и на жатву в поле; и над головой этого человека будет бушевать вихрь осенней листвы, принесенной из-за ограды маленького кладбища».

— Если бы я мог писать картины, — ответил Биббз, — то изобразил бы девушку, идущую по улице большого города, наполненного оглушительной и пустой жизнью: детей там учат лишь зарабатывать деньги, влюбленные стремятся обогатиться, женщины давно оставили попытки отмыть окна; ворота в тот город широко открыты, и через них видны трущобы, бойни, склады, а вокруг головы этой девушки вьется ураган из сажи… — Он задумался и добавил: — И всё же я рад, что твои щеки запачкались. Я почувствовал себя твоим братом… из-за того, как ты протянула мне платок и разрешила стереть грязь. Хотя Эдит никогда…

— Никогда? — спросила Мэри, потому что он вдруг умолк.

— Никогда. И я… — Он не сказал больше ни слова, только покачал головой. Потом понял, что они идут мимо Нового дома, и громко вздохнул. — Мэри, наша прогулка почти завершена.

Она выглядела столь же отрешенной.

— А ведь верно, Биббз.

Молодые люди молча дошли до калитки Вертризов. Не успели они остановиться там, как дверь особняка Роскоу отворилась и появился хозяин с пугающе бледной женой. Но по Сибил не было видно, что болезнь ослабила ее: она довольно бодро шла рядом с Роскоу, не держась за его руку. Они пересекли улицу и, кажется, не заметили Биббза и Мэри; войдя в Новый дом, они исчезли из вида. Мэри мрачно поглядела им вслед, но Биббз в это время смотрел на Мэри, потому не видел брата с женой.

— Мэри, — сказал он, — ты такая серьезная. Что-то беспокоит тебя?

— Нет, Биббз. — Она одарила его веселым взглядом, отчего душа его внезапно запела.

— Я знаю, тебе хочется домой… — начал он.

— Нет. Не хочется.

— Мне не следует тебя задерживать, и пойти с тобой тоже нельзя… но… я хотел сказать… я так глупо вел себя утром, ворчал на сажу и всё такое… хотя в то же самое время я… Мэри, я думаю, что это была самая счастливая наша прогулка. Правда. И… сам не знаю, почему… мне показалось, что я буду помнить ее вечно. А ты, — он заикался, — ты такая… такая красивая сегодня!

— Наверное, это из-за сажи на щеке, Биббз.

— Мэри, можно тебя кое о чем спросить?

— Конечно.

— Я много думал об одной вещи, но всё равно ничего не понимаю. Осенью ты носила меха, но сейчас гораздо холоднее, а ты… ты их больше не надеваешь. Почему?

На мгновение она опустила глаза и вспыхнула. Потом весело посмотрела на него.

— Биббз, если я тебе отвечу, обещаешь больше ничего не спрашивать?

— Да. Почему ты перестала их носить?

— Потому что поняла, что без них теплее! — На секунду она взяла его за руку, рассмеялась ему прямо в лицо и убежала в дом.

Глава 28

Нечитанные книги обладают одним отрадным свойством: красота их корешков может сделать даже закупленную оптом библиотеку уютнее всякой гостиной для тех семейств, для которых расставленные на полках тома всё равно что запечатанные намертво. Таким вот уютным прибежищем библиотека стала для Шеридана, не читавшего ничего, кроме газет, деловой корреспонденции и счетов, и смотревшего на книги, как иные смотрят на безделушки или макраме; если он был дома и при этом не спал или не ел, значит, он находился в библиотеке.

Когда пришли Роскоу с женой, он, являя собой воплощение импозантности, стоял в пестром свете витража в дальнем углу этого вытянутого помещения. Как всегда, он свято чтил день воскресный, посему облачился в длинный сюртук и накануне вечером тщательно побрился; выражение его лица еще более соответствовало этой благочестивой помпезности, но самым устрашающим проявлением торжественности происходящего было то, что он держал руку на перевязи.

Сибил дошла до середины комнаты и остановилась, вперив взгляд в муфту и не глядя на свекра; было заметно, что под мехом пальцы ее в беспрестанном движении. Роскоу проследовал к креслу в другом углу библиотеки. Повисла мертвая тишина.

Наконец, судорожно сглотнув, Сибил неуверенно подала голос, по-прежнему не в силах поднять глаза, прикрытые темными веками. Говорила она сбивчиво и быстро, как бездарный ребенок, декламирующий что-то по памяти, однако усомниться в ее искренности было невозможно.