Сухих соцветий горький аромат

Два дня от Марка не было никаких вестей, но у меня не оставалось времени на то, чтобы думать о причинах его молчания, отпуск закончился, начинался новый этап моей жизни — интернатура. Я очень волновалась и нервничала. Желая хоть чем-то себя занять и отвлечься от мыслей о предстоящем знакомстве с руководством и новым коллективом, я вымыла всю квартиру, до блеска начистила кастрюли и сковороды, перебрала гардероб и дважды перестирала и выгладила свои белые халаты.

В первый рабочий день я проснулась ни свет ни заря, вскочила с постели и начала собираться. Приведя себя в порядок и наскоро позавтракав, я сложила все необходимые документы в сумку и вышла на улицу. За ночь поднялся сильный ветер. Под его яростными порывами тополя, растущие возле дома, беспомощно махали ветвями, жалобно скрипели и оглушительно шелестели своими кожистыми листьями. Небо заволокло высокими глухими облаками, и сквозь них сочился оранжево-матовый свет. Защищаясь от ветра, я сильнее запахнула полы пиджака, немного наклонилась вперёд и отправилась к станции метро. Вокруг сновали, торопливо толкали друг друга, поспешно извинялись и вновь куда-то бежали спешащие по своим неотложным делам люди. Сегодня все стремились быстрее добраться до мест назначения и спрятаться от назойливого, завывающего в ушах и рвущего волосы ветра, все крепко держали свои головные уборы и сумки, кутались в кофты и пиджаки, наклоняли головы, словно разъяренные быки, готовящиеся к схватке с невидимым матадором.

С самого утра день у меня не задался. Не успела я завернуть за угол дома, как ветер растрепал мне причёску, и добрая половина шпилек рассыпалась по тротуару. Оставшиеся шпильки я торопливо достала из волос, сунула их в сумочку и наспех завязала разметавшиеся по плечам огненно-рыжие волосы в высокий хвост. В метро я так задумалась, что чуть не пропустила свою станцию, а когда спохватилась, чуть не забыла на сидении сумку. Уже возле самой больницы я не заметила камень и, неосторожно на него наступив, подвернула ногу. Сморщившись от боли, я рассерженно подумала: «Если так пойдёт и дальше, то главврач непременно окажется Сциллой, а заведующая отделением Медузой Горгоной, и мне придётся вечно укрываться от её смертоносного взгляда».

Но, к моему облегчению, главврач Евгений Петрович оказался вовсе не Сциллой, а приветливым мужчиной средних лет с узкими, сутулыми плечами и круглым животом, обтянутым белым халатом. Его овальное лоснящееся лицо с периодически выступающими на высоком лбу крупинками пота, которые он неустанно вытирал большим клетчатым платком, излучало добродушие и теплоту. У него были чёрные волосы, на висках уже тронутые сединой, кустистые, всклокоченные, сросшиеся на переносице брови, длинный крючковатый нос и матово-карие, совсем как у овчарки, глаза. Над мясистой верхней губой топорщились густые чёрные усы. Когда он разговаривал, они вздрагивали, обнажая неровные зубы, и смешно щетинились, словно маленькие морские ежи. Из-за глубоких продольных морщин на лбу, мешков под глазами и обвисшей на щеках кожи он выглядел уставшим, но вызывал уважение и симпатию своей цепкой деловой хваткой и знанием дела. Он был умён и общался с коллективом учтиво, что мне сразу очень понравилось.

Евгений Петрович лично провёл меня в кабинет заведующей терапевтическим отделением и попытался, хоть и безуспешно, сгладить своим присутствие острые углы её многогранной личности. Заведующую отделением Ольгу Геннадьевну вряд ли можно было назвать Медузой Горгоной, но её дальней родственницей вполне. Она была тучной женщиной лет пятидесяти. Держала себя высокомерно и надменно, на персонал смотрела свысока, разговаривала небрежно, как бы нехотя, и в голосе её отчётливо звучало горделивое презрение. Она могла позволить себе прикрикнуть на молодого врача или медсестру, сказать грубость или, ворвавшись в ординаторскую, начать отчитывать подчинённого в присутствии коллег. Внешность её была не менее кричащей, если не сказать вульгарной: короткие волосы, выкрашенные в соломенный блонд и накрученные крупными буклями, торчали надо лбом и ушами неким бесформенным, несуразным сооружением; длинные, как у хищной птицы, ярко-розовые с мелким цветочным рисунком и бесчисленным количеством стразов ногти и губы, полные, обвислые, жирно накрашенные огненно-алой помадой. Но самым тошнотворным элементом её образа был следующий за ней по пятам, всюду проникающий, нестерпимо сладкий аромат дешёвых духов. Её внешность отталкивала и пугала меня. При виде своей начальницы я терялась, забывала слова и заикалась. Мне хотелось сбежать, спрятаться от визгливого голоса и бессмысленного, лягушачьего взгляда, но, к сожалению, бежать было некуда, я была её интерном. Теперь, по меньшей мере, год мне придётся выслушивать бесчисленное множество абсолютно неинформативных тирад и стоически терпеть её грубость и хамство.

— Садись, не стой, — пренебрежительно бросила моя начальница, не глядя на меня, села за стол и, достав из шуфлядки стола какие-то бумаги, принялась шумно их перелистывать, явно создавая лишь видимость работы.