Сухих соцветий горький аромат

— Ну, ешьте, ешьте, — благодушно проговорил отец и тоже взял кусок пиццы. — Да, неплохо вышла, — он пожевал немного, потом положил свой треугольник на тарелку, — вот что я вам хочу рассказать, — он посмотрел на свои изрезанные линиями ладони, потёр их и продолжил: — Когда я узнал, что Маша умирает, долго не мог поверить, тяжко было. Я как сейчас помню всё, что она в последние дни перед смертью сказывала. Как-то раз зашёл к ней, а она мне и говорит: «Олег, пообещай, что всё сделаешь, чтобы наш сын получил хорошее образование. Если ты мне это пообещаешь, спокойно смогу умереть». Мы с ней образования толкового не получили, и несладко было дорогу по жизни себе пробивать. Поэтому всегда хотели, чтобы у наших детей жизнь лучше была, — он замолчал на мгновение, будто собираясь с силами. — Я тогда пообещал ей, и обещание сдержал, — он вновь умолк, тронул стоящую перед ним тарелку, повернул её и грубо вытер глаза тыльной стороной ладони. — Вот почему я тебя увёз тогда в Могилёв. Знал, что ты такой же, как я, коли влюбишься, голову потеряешь и про всё забудешь: и про учёбу, и про поступление. Сейчас уж и не знаю, правильно ли я сделал, но я лучшего тебе желал, сынок, — он поднял глаза и посмотрел на сына, потом на меня, — вы простите меня, дети, не держите зла. Меня уж жизнь наказала.

Марк положил руку на плечо отцу и сказал:

— Всё в прошлом, пап, всё в прошлом.

— Так ты прощаешь меня, сын?

— Прощаю.

— А ты? — он вопросительно посмотрел на меня. В его глазах читалась мольба. Тогда мне подумалось, что он хочет облегчить душу, груз его и так был непосильно тяжёл, и сейчас, сбросив с плеч чужие обиды и скорби, им причинённые, он хотел избавиться хотя бы от небольшой части этой ноши.

— Да, прощаю, — я опустила глаза. — Я тоже должна попросить у вас прощения за своё поведение во время нашей недавней встречи. Вела себя отвратительно, и мне ужасно стыдно. Простите меня.

— Со всяким бывает, — миролюбиво сказал Олег Николаевич. — Я сейчас начинаю, наконец, сознавать, сколько боли вам причинил, поэтому мне тебя не за что прощать. Расскажи лучше, кем ты работаешь.

Мы говорили долго. Олег Николаевич веселил забавными историями из своей молодости. Иногда он говорил о матери Марка, о том, какой она была и как Марк на неё похож. В его голосе звенела тоска — застарелая, безутешная. Тогда душу мне царапало чем-то острым, и я съёживалась, пытаясь защититься. Но потом отец Марка, будто спохватившись, вновь тепло улыбался, и печаль понемногу отступала.

— Завтра он уезжает в три часа дня. Приедешь ко мне вечером? — спросил Марк, когда мы вышли на лестничную площадку.

— Приеду.

Марк замолчал. В сгущающихся сизых сумерках мне было трудно разглядеть его лицо.

— Спасибо, что ты была рядом сегодня.

— Нет, спасибо вам, что позволили быть рядом.

Марк крепко обнял меня. Я почувствовала, как его сильные пальцы сдавили мои плечи. Он рыдал беззвучно, всё сильнее прижимая меня к себе.

Глава 27

На следующий день Марк заехал за мной поздно. В зеленовато-синем небе уже повис молодой месяц. Вечер дышал прохладой и упоительно-сладким запахом сиреневых флоксов. Стояла какая-то непривычная, оглушительная тишина, будто небо, сплошь затянутое лёгкой вуалью облаков, поглощало все резкие звуки неугомонного города. Гул машин казался далёким, приглушённым, а шелест высоких тополей разительно громким и в то же время благодатно успокоительным.

— Как отец? — спросила я, как только села в машину.

— Оказалось, всё не настолько трагично, — ответил Марк и так сильно сжал кулак левой руки, что кожа на суставах натянулась и побелела. Он выпрямился и через силу улыбнулся. — Чуть выведал у него, что и как. Говорит, врачи обнаружили опухоль, предлагают операцию и химиотерапию.

— И что он?

— Отказывается.

— Как? — искренне недоумевала я. — Почему?

— Говорит, что не хочет потратить последние месяцы жизни на бесконечные очереди в поликлиниках и не испытывает ни малейшего желания пробоваться на роль подопытного кролика.

— Но если он согласится на операцию и химиотерапию, то в запасе у него будут не месяцы, а годы. Метастазы есть?

— Нет.

— Ему стоит согласиться.

— Конечно, стоит. Он как услышал «рак», сразу на тот свет засобирался. Рано ещё. Я через пару дней сам к нему поеду и со всем разберусь.

— В любом случае, это должно быть его решение, — я положила руку на колено Марка, — чтобы бороться, человек, прежде всего, должен этого хотеть.

Марк вновь сжал кулаки.

— Он должен жить… должен… хотя бы ради меня, — в такт каждой фразе Марк тихо, но решительно ударял кулаком по рулю. Ни один мускул на его лице не дрогнул, но я чувствовала, как внутри него что-то рвётся, причиняя мучительную боль. — Признаться? — вдруг спросил он и посмотрел на меня. Я кивнула. — Вчера я ужасно испугался… не за него, за себя. Я испугался, что останусь совсем один. Жалкий эгоист. Я самому себе противен, — он устремил взгляд в пустоту и долго молчал. А я судорожно искала нужные слова и никак не могла их отыскать.