Сумеречный Сад

Музыка продолжается, унося меня на волнах грусти и тоски.

– Не хочу думать о врагах в таком месте. – Я не могу оторвать глаз от Паваротти и его партнерши. – Здесь все красиво и идеально.

– М-м-м… – Пуччини складывает руки на талии. – Сад может быть идеалом, да. Но может быть и протестом. Иногда Сад значит сдаться. Хотелось бы надеяться, что иногда ад – возрождение.

Будто в ответ на его литанию, из теней справа от меня выходит существо на четырех ногах и проходит перед нами. Свет фонарей освещает гладкую шерсть большой кошки, испещренную темными пятнами.

Я отступаю.

– Что это… Леопард?

Под кожей животного прокатываются мышцы, которых хватило бы, чтобы превратить любого из нас в ночной перекус, но оно продолжает двигаться. Свет играет на украшенном драгоценными камнями ошейнике, похожем на аксессуар избалованных домашних кошек.

Я оглядываю трех моих собеседников – одна ли я видела дикое животное?

Сэм улыбается и кивает, подтверждая, что леопард мне не привиделся. Но никому из них появление большой кошки не кажется странным.

– Вам невыносима мысль о жертве, дорогая?

Пуччини не дает мне уйти от ответа.

– Нет, нет, вовсе нет. Я понимаю, что придется много и долго работать и считаться с возможностью отказа…

Он кланяется в мою сторону, словно принимая мое достигнутое с трудом признание.

– Но я не уверена, что…

– Да?

– Я не уверена, что выдержу испытание.

Он кивает и отводит взгляд.

– Amator. Знакомо вам это латинское слово?

Я склоняю голову, пытаясь не покраснеть.

– Полагаю, что на английский переводится как amateur, любитель? На большее я и не претендовала.

Пуччини смеется тихо и по-отечески, не издеваясь.

– Да, значение изменилось, к сожалению. Будто только работа за деньги чего-то стоит. Но в латинском оно происходит от слова amare. Amator – значит любовник.

Я поднимаю голову и смотрю на композитора.

Он улыбается.

– Я вижу, вы меня поняли. Чтобы что-то создавать, мы должны любить. Мы должны любить работу. – Он простирает руку к певцам. – И любить слушателей, – он взмахивает рукой, включая в жест всех гостей вечера. – И мы должны творить с любовью, всегда и только с любовью, пока работа не закончена.

Получается, быть любителем – не так уж плохо.

Паваротти теперь стоит за сопрано и обнимает ее, вместе они заканчивают арию душераздирающим amor, amor, amor. Последние ноты любви закручиваются кольцами в гостеприимных ветвях Древа.

Мгновение тишины – и публика взрывается аплодисментами, пара на сцене кланяется.

Мне нужно уйти. Нужно подумать о словах Пуччини, спросить себя – могу ли я любить достаточно сильно, чтобы снова творить?

Я поворачиваюсь к своей магнолии.

Но Сэм тянет меня за руку и ведет к колонне на окраине лужайки.

Он смотрит на меня со всем вниманием.

– Скажи мне, как ты рискнула?

Я хмурюсь и молчу.

– В оранжерее, – он говорит. – Ты сказала, что рискнула, и ничего из этого не вышло. Расскажи мне.

Считается ли то, что я пришла сюда?

Нужно уйти. Сосредоточиться на подготовке к встрече с адвокатом.

Вместо этого я осматриваю видимые окраины Сада.

– Можем… сесть там?

Мы пристраиваемся на вытесанную из бревна скамейку неподалеку от колонны и высоких каменных ваз, полных барвинков и флоксов.

Гости вдалеке стоят за столиками или ходят туда-сюда, я наблюдаю за ними, не зная, откуда начать.

Не зная, хочу ли я начать.

Сэм помогает заговорить:

– Ты всегда хотела быть писателем?

– Я бы так не сказала. У меня не было цели «быть писателем», я не планировала такую профессию. Я просто всегда… писала свои истории. Это часть меня.

– Да, это другое.

– В каком смысле?

– Многие люди хотят что-то творить, планируют, верят, что однажды начнут. А есть такие, как ты – люди, которые творили всегда. Те, другие, – он взмахивает рукой влево, обозначая первую группу, – они могут научиться. Могут что-то смастерить. Но ты – прирожденный художник, с колыбели слышавший шепот муз.

– Нет. – Я сжимаю в руках ткань платья. – Это неправда. То есть я всегда хотела, чтобы это было правдой, хотела написать что-то чудесное, но раз за разом мне говорили, что я недостаточно хороша.

Сэм смотрит вдаль на лужайку, затем вдыхает полной грудью.

Я удивлена, что пуговицы на рубашке выдерживают натяжение.

Он выдыхает медленно и качает головой.

– Почему мы так боимся?

– Я ценю это «мы», но думается мне, что твой талант не подвергается такой же критике, как мой.

Он смеется – фыркает, будто я ошибаюсь.

– Что это была за критика? Ты сказала: «Раз за разом»?

Я пожимаю плечами.

– С детства.

– Расскажи мне.

Закрываю глаза, не желая углубляться в прошлое, откуда пустил корни стыд.

В Саду «пустить корни» кажется хорошей метафорой. Будто вместо красоты и жизни что-то мрачное и жуткое протянуло ко мне свои пальцы и схватило все, что я люблю.

Глава 23