Сумеречный Сад

У меня получится. Я смогу принести начало истории в подарок, потому что она сама – подарок мне. Редкий и ценный, часть меня и одновременно не я. Не без изъяна, но все равно красивый. Любительская работа, без сомнения, но идущая от сердца.

День утекает сквозь пальцы, облака меняются местами, закрывая собой солнце, время, кажется, застыло на месте. Я в сотый, в тысячный раз проверяю время на настенных часах в кухне.

Дни стали дольше, поэтому я проверяю и перепроверяю время заката в приложении на телефоне, а через несколько минут – конец светового дня, как будто с прошлого раза что-то поменялось.

Наконец, измученная ожиданием, я ставлю таймер на тридцать минут и сворачиваюсь в кровати рядом с тетрадью, чтобы подремать.

Глава 31

После того как поэзия справилась со своей важной задачей – вскрыть и описать тайный ад, который люди носят с собой и умножают, она, может, и имеет честь очистить и обновить наше видение и вновь наставить нас на путь истинный.

Из «Слова в пустыне», Малкольм Гайт

Сон и быстрый душ освежают меня.

Я чувствую себя обновленной, будто снова родилась, как женщины в реалити-шоу вроде «Модного приговора». Я больше не боюсь и не тревожусь принести подарок в Сад, осталась только радость.

Надеваю джинсы и футболку, но, возможно, скоро я надену свое платье с цветами вистерии?

Спускаюсь летящей походкой, в руках – только тетрадь, на улицу и к воротам, пока последние лучи солнечного света утекают за горизонт.

Прочтут ли мою историю вслух? Надеюсь, что да. Не потому, что мне хочется услышать похвалу – я не знаю, достойна ли моя работа одобрения. Нет, просто любое творчество должно быть услышано.

Сквозь ворота. Сквозь сорняки и недоразвитые деревья.

Мне кажется или путь сегодня свободнее, кустарники не цепляются за одежду?

Вдруг я вижу мерцающие фонарики, переплетающиеся стебли вистерии, слышу музыку, смех гостей, и вот она – моя мраморная скамейка у цветущей магнолии.

Я прижимаю тетрадь к груди как самое ценное сокровище.

Сокровище, которым я готова поделиться.

Темноволосая женщина лет сорока сидит на моей скамейке с бокалом янтарной жидкости в руке. Она замечает, как я пробираюсь сквозь заросли.

– Привет, – она рассеяно кивает. – Не видела тебя здесь раньше.

– Я только что пришла.

Она недоумевает, затем ее лицо проясняется.

Может быть, никто не приходит и не уходит из Сада в обычном смысле слова. Получается, я была здесь всегда?

– Надеюсь, я не заняла твое место. – Она взглядом указывает на скамейку. – Я хотела немного передохнуть.

– Я могу присоединиться?

– Конечно.

Я присаживаюсь к ней, все еще прижимая к груди тетрадь. Скамейка достаточно широкая для двух людей.

– Я К.

Она поднимает бокал в мою сторону.

– Ну конечно.

Она говорит немного невнятно, глубоким голосом.

Моя собеседница не представляется в ответ, поэтому я изучаю ее, отстраняюсь, чтобы получше разглядеть.

Джуди Гарланд. Я сижу рядом с Джуди Гарланд.

– Ты же Д., так ведь?

Она криво улыбается, пожимает плечами, отпивает из бокала.

– Ну, милая, теперь – да.

Я видела оскароносное выступление Рене Зеллвегер в фильме «Джуди». Еще ребенком звездочку «Волшебника в стране Оз» контролировали и доводили руководители киностудии и собственная мать, заставлявшая ее принимать таблетки для похудения, из-за которых Джуди отправилась по дороге из желтого кирпича, наркотиков и алкоголя. Более убедительной истории о вреде славы я не знаю.

Что интересно, она первый встреченный мной в Саду творец, чей талант и творчество больше напоминают проклятие, чем благословение.

– Получается, ты готова? – Она кивает на мою тетрадь.

Я кладу ее на колени, провожу пальцами по золотым ветвям дерева на обложке.

– Да, готова.

– Хорошие новости. – Она вздыхает. – Я понимаю, конечно. Мне тоже нелегко далось.

– Ты боялась здесь петь?

Она саркастично фыркает.

– Милая, я боюсь петь везде. Но хватит про меня. Тебе стоит пройти к столу. – Она откидывает голову, показывая на магнолию за нами. – Как видишь, времени мало.

Я смотрю в ту же сторону, что и она, на блестящие листья и чаши белоснежных цветов, раскрывающих множество лепестков, как розы.

Каждый лепесток желтеет по краям. Некоторые и вовсе опали и теперь ковром расстилаются под нашими ногами, оставив тычинки без укрытия.

Мне становится дурно.

– Это из-за меня?

Она улыбается – мимолетно и грустно.

– Нам всем нелегко.

Простой ответ, но я глубоко задумываюсь.

«Бедствующий художник» – стереотип настолько распространенный, что я отмахивалась от него, как от выдумки. Но, может быть, размер таланта не пропорционален легкости творения? Может быть, все создатели, одаренные и не очень, с трудом приносят в этот мир плоды своего труда. Может, в сложном процессе рождения и таится природа искусства.

Я встаю, рассеяно прощаюсь с Джуди и иду по лужайке к столу с горами сокровищ и подарков.

Увижу ли я Сэма, прежде чем пройду по мосту?