Сумеречный Сад

Нам время не вернуть, увы, мои друзья, —

Ни первые цветы, ни пение соловья;

Не будем горевать, и пусть утешит нас

То, что останется, когда пройдет тот час.

У. Вордсворт

Остин ждет, пока я доем свой сэндвич и картошку, молча наблюдая, как парень кидает фризби нетерпеливому белому лабрадору.

По дороге до книжного я пытаюсь его успокоить.

– Я понимаю, как это звучит, Остин. Ты думаешь, я сумасшедшая. Но я же понимаю, что звучу как сумасшедшая. – Он фыркает и качает головой. – Но ты же подождешь? Попробуешь зайти?

– Келси, послушай, больше всего в тебе я люблю твое воображение. Когда ты впервые провела меня по Книжной лавке, показала дерево из папье-маше и вход в Нарнию – я знал, что ты особенная.

– Очень… очень мило с твоей…

– Я знал, что ты сможешь направить эту творческую энергию в дело, превратить Книжный в процветающий бизнес. С твоим талантом к оформлению ты могла бы найти работу где угодно, в любом магазине или библиотеке. Ты могла бы по-настоящему преуспевать и не нервничать, пытаясь удержать лавку на плаву.

Оранжевый солнечный шар спустился ниже уровня облаков, последние, еще теплые лучи освещают город, быстро клонясь к закату. Я не отвечаю Остину – все мои мысли о том, как представить ему Сад.

Мы огибаем последний угол, проходим мимо музыкального магазина «Ритм и чудо» к нашему месту назначения.

За Книжной лавкой Уильям вручную наносит на окно «С иголочки» надпись. «Все проходит».

– Келси, мне кажется, тебе стоит лучше продумать план, прежде чем… прежде чем стресс…

– Прежде чем я окончательно двинусь?

Он вздыхает снова, молчит.

Я обхожу его, не давая зайти в магазин.

– Просто подожди, пока не увидишь Сад. Потом поговорим о моем состоянии. Обещаю.

Остин дважды кивает, сжав челюсти. Похож на врача, осматривающего смертельно больного пациента.

Совершаю ли я большую ошибку?

Последний раз я покинула Сад довольно болезненно, а теперь пытаюсь вернуться, да еще и привести с собой незваного гостя?

Но мы не будем заходить далеко. Только до мраморной скамейки у магнолии: достаточно, чтобы увидеть раскидистый дуб, прогнувшийся под весом кушаний стол, мерцающие глобусы, развешанные повсюду, людей. А потом мы уйдем – тем же путем, что пришли, тихонечко – и он поймет, почему я в последнее время такая непонятная и отстраненная, а я пойму, есть ли в нем хоть капля воображения, по крайней мере, достаточно ли для человека, с которым я могла бы провести жизнь.

Да. Пожалуй, это слишком.

Я забегаю в магазин и хватаю железный ключ, хотя он нам не должен понадобиться, затем возвращаюсь на улицу к Остину. Сердце стучит как бешеное, металл ключа холодит пальцы.

– Я припарковался в соседнем квартале. Я могу довезти…

– Не нужно. – Я вдыхаю вечерний воздух. – Мы уже…

Близко, хочу я сказать, вот же он, Остин, тот самый пустырь, ты проходил мимо него десятки раз, но меня останавливает похожий на панику приступ.

После нескольких походов в Сад я начала понимать, как попасть внутрь. Нужно не только подкараулить закат, время между времен, но и почувствовать определенное настроение – творческая открытость, желание, а не скептицизм, который я вижу крупными буквами на лице Остина.

– Что уже? Где этот «сад»? – Он подчеркивает последнее слово кавычками в воздухе.

Я морщусь.

– Подожди немного. Стой тут.

Отхожу от него, едва бросая взгляд на ворота, будто я только гуляю по улице, размышляя.

Представь себе Сад, Келси.

Водопады сахарно-розовой бугенвиллии, пудровый запах сирени. Звон изящных серебряных приборов по сверкающему хрусталю и тонкому фарфору. Мой собственный таинственный сад, как у сиротки Мэри Леннокс, животворящий сад – не думай о пожелтевших листьях – пробуждающий творчество – не думай об опустевших страницах и исчезнувшем Диккенсе – и все милые люди – пожалуй, не стоит вспоминать про скульптора Сэма и его сияющую улыбку – возвышенная, надрывная музыка…

– Окей. – Я поворачиваюсь к Остину, касаюсь ключа пальцами, на всякий случай. – Пора.

Прикрываю глаза, почти в молитве, и толкаю ворота.

Не открывается.

Я снова толкаю, но ничего не происходит.

Прощаясь с надеждой, я упорствую и вставляю ключ в замочную скважину.

Стараюсь не смотреть на Остина – должно быть, рот открыт, брови подняты, лицо выражает только тревогу.

Ворота открываются, я толкаю дверь, приминая сопротивляющуюся траву, протискиваюсь внутрь. Прислушиваюсь, пытаясь уловить звуки грандиозного вечера, но меня оглушает стук сердца в ушах.

– Иди сюда, – я подзываю Остина.

Он стоит на улице, смотрит на меня сквозь прутья ворот.

– Ты шутишь.

– Просто пойдем. – Рука устала держать створку под напором растительности.

– И это, по-твоему, «великолепный и огромный» сад? Пустырь?