Сумерки

— У нас в замке всего четверо бояр, но две тысячи мужиков…

— Я же послал вам бояр, — прервал его Свидригайло, — но они, как пишет Юрша, не захотели подчиниться и уехали. Так же непослушны, как и здесь.

— Как раз о том я и говорю, ваша милость! — заметил Андрийко. — Наши мужики выполняют приказы без возражений и несут службу наравне с боярами, а порой даже лучше…

— За это я посажу их в Киевщине на боярскую службу! — заявил великодушно Свидригайло. — Но ты расскажи мне, как шла осада!

Андрийко поклонился и принялся рассказывать, что видел и пережил, и закончил напрашивающимся выводом:

— Так почему бы, вашей милости, не велеть собрать в обширных землях вашей державы тысяч с двадцать таких ратников? Татары, молдаване и шляхта жгут и грабят сёла и хутора, а наши ратники мигом прогнали бы врагов до самого Кракова, да и татары с молдаванами не сосали бы нашей крови…

— Пустая болтовни! — перебил его князь Семён. — Тут уже высказывались такие, что думали поднять на шляхту весь парод, а потом эти мужики первые же повернули бы против нас, своих прирождённых господ, и тогда уж не княжить нам на земле наших отцов! Мудро поступил его милость великий князь, что запретил смердам браться за оружие, весьма мудро. Боярин Юрша…

— Я от себя говорю, а не от воеводы! — поспешил предупредить его Андрийко.

— Ах, коли так, — со сладкой улыбкой продолжал Гольшанский, — то меня и не дивит, что в твоей головушке бродят рыцарские бредни, как, скажем, у блаженной памяти боярина Миколы из Рудников. Мысли прекрасные, цель высокая. Свобода для всех людей, евангельская мечта, ну и что! Ни покойный боярин, ни ты, смелый молодец, не знаешь людей, жизни со всей её мерзостью, злобой, ложью. Вчерашние друзья внезапно становятся врагами и тем самым мечом, которым под твоей рукой одержали победу над неприятелем, сегодня рубят голову тебе. Неблагодарная собачья, хамская кровь. Помни это и не обольщай благородной души великого князя фальшивыми картинами несуществующего величия!

«Это дьявол, преграждающий ангелу путь к душе!»— подумал Андрийко, и страшная ярость подкатила клубком к его горлу. Он побелел, как стена, и лишь после минутной паузы нашёл слова для ответа.

— Не я обольщаю душу его величества, великого князя Литвы и Руси! — ответил юноша деланно спокойным голосом. — Не я! Он слишком для того умён и сам знает, что привязывает многих к его особе. Не любовь, не верность, а жажда славы, влияния, земли, деньги…

Даже умеющий себя сдерживать князь Семён вскочил с лавки, а жилы на лбу Свидригайла вздулись от гнева

— …Вы хотите, чтобы великий князь зависел от вас, только от вас, как Яну из Сенна и Викентию Шамотульскому и прочим панам хочется взять в руки Ягайла и задавить боярство и народ. Но моя молодая незрелая голова понимает, что князья — точно весенние льдины на воде, словно бы и покрывают реку, а не перейдёшь! Вертятся — раз туда, раз сюда, куда повернёт их спесь или корыстолюбие. Только народ, простой народ — опора великого князя!..

— Значит, ты, парень, хочешь, чтобы великий князь зависел от холопа, а не от равного ему князя? — спросил насмешливо Гольшанский, делая вид, что всё это его очень потешает.

Но вот Свидригайло поднял руку и сказал:

— Ты, Юрша, взял в толк многое, но забываешь об одном и не знаешь о другом…

Свидригайло поднялся с места.

— Забываешь, что покойному боярину Миколе я запретил поднимать мужиков на бунт. Неужто ты думаешь, что я могу нынче сделать то, от чего отказался вчера? А не знаешь ты о том, что между королём и мной уже подписан мирный договор?..

У Андрийки потемнело в глазах.

— Какой злодей подбил вашу великокняжескую милость на такую глупость?! — закричал юноша не своим голосом, поднимая руки, словно призывая громы и молнии на голову злого советника.

Свидригайло посинел. Казалось, дрожащая от ярости рука схватит тяжёлый серебряный кубок с вином и раскроит юноше голову. Но после томительного минутного молчания опустился на лавку.

— Я обязан тебе жизнью, — сказал он, — теперь мы квиты с тобой, и вот этот человек свидетель. Отныне ты мой боярин, я твой князь!.. Помни это! Помни и не забывай! Ты спрашивал меня, и я отвечал тебе, потому что ты был моим другом. Теперь ты обидел меня, я прощаю тебе, но говорю и повелеваю: ступай прочь от меня! Не тебе быть моим судьёй!

— Князь! Отец! — становясь на колени, взмолился сквозь слёзы Андрийко.

— Прочь! — крикнул Свидригайло.

Опрометью кинулся юноша к двери, выбежал на улицу, вскочил на коня и вскоре уже ехал среди девственного леса, по дороге в Овруч.

XXV

«Прочь!» Короткое, маленькое словцо, кинутое ему великим князем, словно пинок скулящей у ног собаке. «Прочь!..» Какая страшная сила в этом слове! Оно заставило его уйти из приближения господаря, наградило за верную службу народу, разрубило узлы, связывавшие народ, князя и его. Казалось, кто-то сорвал полог, скрывавший святую икону, на деле оказавшуюся лишь намазанной масляной краской доской…