Сумерки Баригора

– Прости нас, прости нас, Алор, за то, что мы совершаем такое, – пробормотал он и, резко вскочив со своего места, схватил Айю за руку, – простите нас, сестра, простите, что вам пришлось пройти через такое из-за нашей гордыни и порочности.

Он упал перед убийцей на колени, все еще сжимая ее руку, и начал истово молиться о прощении и отпущении грехов. Айя несколько минут наблюдала за ним молча, а потом уверенным движением руки побудила встать на ноги. Когда Матиас поднял на нее глаза, в них стояли слезы.

– Моя судьба не стоит ваших терзаний, отец Матиас, – Айя говорила серьезно, глядя священнику прямо в глаза, – вы сами сказали, Алор благословил меня талантом к этому ремеслу. Как бы я ни стала той, кем я являюсь, я не желаю иного. И то же верно для моих братьев и сестер.

Матиас кивнул и отошел обратно на свое место. Он двигался медленно, будто оглушенный. Взгляд его влажных глаз, обычно внимательный и добрый, в этот момент казался совершенно пустым.

Какое-то время они продолжали путь в тишине. Мимо проплывали роскошные заливные луга, уже начавшие желтеть от летней жары. Кое-где встречались коровы и лошади, беззаботно пасущиеся в густой траве или плескающиеся на мелководье заводей. То и дело мимо проходили другие суда: и сравнительно крупные парусные, подобные тому, на котором плыли Айя и Матиас, и совсем крохотные лодочки, груженные людьми и товарами.

– Сколько нам плыть? – вдруг спросил Матиас, нарушая тишину.

– Около недели при попутном ветре, – Айя покосилась на матросов, налегающих на весла за их спинами, чтобы заставить корабль двигаться против течения, – и потом еще несколько дней пешком через лес.

Матиас ничего не ответил.

Вскоре Айя поднялась и молча удалилась куда-то вглубь корабля. А священник так и остался сидеть на том же месте, глядя на проплывающие мимо пейзажи. Он провел так почти весь день, и только когда солнце начало клониться к закату и его розовые лучи осветили спокойную глядь Льежа, Матиас преклонил колено на носу корабля, сложив руки для молитвы, и тихо, так, чтобы слышно было лишь ему и его богу, произнес:

– Великий Алор, свет мой, дай мне сил спасти эту женщину от нее самой.

А после этого тоже ушел в свою небольшую каюту.

Баригор, Льеж, 31 января 3605 года

Вернону вновь снился кошмар. Запах крови, мертвые тела, неестественные искаженные крики со всех сторон. Лицо отца, смеющегося, надменного. И сам Вернон, вновь пятилетний, беспомощный, напуганный до смерти. Принц проснулся в холодном поту, задыхаясь и трясясь. В замке, как всегда, было холодно. Огонь в камине погас, и комната остыла настолько сильно, что сбивчивое дыхание Вернона превращалось в пар, едва покинув его рот.

Страх быстро отступил, и на его место пришла ярость. Бессильная, сжигающая изнутри ярость, которая стала спутником принца с той самой злополучной ночи в поместье герцога Форро. Вернон сжал зубы так, что едва не свело челюсть, и ударил кулаком по поддерживающей роскошный балдахин колонне. Со старого бархата принцу на голову посыпалась пыль, и он грязно выругался, еще более разъяренный, чем прежде.

В комнате было темно, как и за небольшими окнами, выходящими на бескрайние пустоши северных земель. Но в свете уже почти догоревшей масляной лампы, стоящей на прикроватном столике, можно было разглядеть массивные старые часы, стрелка которых уверенно показывала на семь. Зимой в Льеже солнце поднималось над горизонтом всего на несколько часов, и эта тьма постоянно давила на Вернона, делая его и без того всегда паршивое настроение еще хуже.

Кутаясь в теплый ночной халат, в котором приходилось спать из-за вечных сквозняков и всепроникающего влажного зимнего холода, Вернон поднялся с кровати и подошел к камину. Он мог бы позвать слуг, но в Льеже это было скорее роскошью. Быстрее и проще было самому развести огонь, чем наблюдать за тем, как это делают те остолопы, с которыми ему здесь приходилось мириться.

Когда в камине заплясали языки пламени, липкий холод замка чуть отступил, позволив принцу немного расслабиться и перестать обнимать себя руками. Вернон постоял перед камином еще немного, дожидаясь, пока окоченевшие конечности снова наполнятся теплом, и потом переоделся в подготовленные для него с вечера одежды. Накрахмаленный воротник рубашки раздражал кожу на шее, но Вернон уже давно привык к тому, что все в этом мире вызывало у него лишь раздражение и ярость. Одевшись, он вышел из своих покоев. У двери его, как и каждое утро, ждал распорядитель Феликс – напыщенный мужчина средних лет с обрюзгшим лицом и мерзким запахом изо рта. Феликс был о себе куда лучшего мнения, чем заслуживал. Но в северных землях других и не водилось.

– Милорд! – засуетился распорядитель, едва Вернон появился в дверном проеме. – Прошу, проследуйте к завтраку, все уже подано. Я подготовил для вас расписание на сегодня.