Сумерки Бога, или Кухонные астронавты

Когда-то, в ранние времена романтического капитализма, возможно, дело действительно обстояло так, что потребитель мог выбрать лучшее, а значит, для победы в конкуренции необходимо было постоянно это лучшее превосходить. А может, такого не было никогда, потому как есть ошибка в гипотезе: на деле потребитель выберет то, что дают, и ему нужно не лучшее, а удовлетворительное. Для извлечения прибыли, которое есть альфа и омега смысла существования капиталистического производства, гораздо эффективнее оказывается посредственное, а не совершенное. Объективное качество перестает быть фактором конкуренции, уступая место субъективному эмоциональному рекламному воздействию, а как только появляются монополии, они немедленно прекращают поступательное развитие продукта, перераспределяя усилия в пользу управления издержками и контроля рынка. В силу того, что в системе капитализма рынком является весь глобальный социальный ландшафт, то постепенно до уровня экономически эффективной посредственности нисходит в массе своей образование, искусство, наука. Книги делаются «обложками», которые «продаются», и новый Пруст, Достоевский или Набоков никогда не доберутся до публики в силу своей нерентабельности. Артисты становятся «проектами», музыка – «треками», а читатели и слушатели из со-творцов делаются «аудиторией», которую то «прогревают», то манипулируют ею, но ни в коем случае не воспитывают, не развивают, а напротив, идут на поводу у любого массового дурновкусия, ибо его легче удовлетворить в самых масштабных объемах. Постепенно возник даже термин – «массовая культура», обозначающий все примитивное, пошлое, грубое, и считается вполне нормально, что абсолютное большинство людей должны удовлетворяться именно этакими суррогатами. Это культурный тупик, завершение художественного поиска и развития искусства как средства познания мира, победа плана продаж над смыслами, а нормы доходности – над этикой и красотой.

Достоевский пытался выразить простую истину утверждением, что красота спасет мир; через сто лет в ответ ему сочинили смешную присказку про побеждающее зло бабло, и на том успокоились. Смыслы и истины – они для юродивых, а мы – серьезные взрослые люди.

Любая социальная модель строится на культуре и ценностях; в культуре консюмеризма главная из них – потребление, и ценность личности измеряется исключительно тем, сколько эта личность может употребить. Этим определяется все, от этики – той ее части, куда не дотянулся традиционный милитаризм, до меры правоты и ума. Знаменитое «если ты такой умный, то почему такой бедный» утверждает единственно возможную конвертацию ума и таланта исключительно в потребление, а если что-то в него не конвертируется, то это и не ум, и не талант вовсе. Предлагается единственная шкала измерений уровня человеческих достижений, при этом методы практически не важны: Оксана рассказывала, что у Егора в классе учится мальчик, который смешно кривляется и пляшет перед видеокамерой, зарабатывая этим побольше, чем десяток учителей их школы вместе с директором. Деньги уже никак не определяют реальную общественную пользу деятельности, а социальный капитал не равен истинной социальной ценности, но и то, и другое упорно продолжает преподноситься, как мерило успеха.

В октябре Оксана не появлялась недели две.

– Мама в командировке, – сказал Егор. – Где-то на Урале.

Она вернулась, когда на обнажившихся ветках деревьев трепетали последние мокрые листья, будто зажатые в тонких костлявых пальцах рыжеватые порванные банкноты, протянутые в тщетной попытке откупиться от надвигающейся зимы. Редкие крупные капли дрожали на светлой ткани пальто, падали с красного зонтика на коврик у двери. Настроение было осенним.

– Ездили с шефом и Рэмбо на второе производство под Екатеринбургом, – сказала Оксана. – Устала и осатанела ужасно.

На улице ветер яростно дул, и трепал, и метался из стороны в сторону, но мы все равно приоткрыли окно и уселись на тесном пятачке лоджии, меж застекленными рамами и прозрачной дверью, и я вспомнил про сестер Сато, что вот так же часами сидели вдвоем под прозрачным куполом крошечной обсерватории.

– Десять дней решали, сокращать людей или нет, – рассказала Оксана. – И если да, то сколько, и как, и когда.

– И что решили?

– Решили, что пока нет.

Оксана с треском затянулась сигаретой не хуже соседа Александра.