Сумерки богов

Отец Никулас сдержал язвительную ремарку. В самом деле, он не видел изъяна в логике Конрада. Никулас был честолюбив, хотя и позволял любви ко Христу и благу церкви руководить им, а не низменному стремлению к мирской власти и множеству грехов, что покупаются этой властью. Это он оставил архиепископу Сунесену. Но если у него будет меч, помазанный кровью Спасителя человечества… как далеко он зайдёт? Предаст ли он своего архиепископа? Наверняка. Но предаст ли он своего короля?

– Армия под эгидой Бога, защищенная одним из его святых, была бы неукротимой, – тихо сказал он. – Но мы должны нанести быстрый удар, пока ваш брат, король, не примет ваш отказ за акт предательства. Нужно скорее послать шпионов и снабдить их деньгами и благоразумием. И нельзя мешкать. От этого зависят наши жизни, если не души.

Лицо лорда Скары было бледным и влажным; всё его тощее тело затряслось в новом приступе.

– У меня пятьсот солдат и ещё больше присягнувших, с Рождества под моё знамя встали семьсот двадцать девять человек. И мои шпионы уже вернулись. Нам нужно место под названием Храфнхауг, Вороний холм. Мне не хватает только благословения священника. Поэтому я спрашиваю вас, отец Никулас из Лунда, поможете ли вы мне? Понесёте ли свет Христа в последний тёмный уголок Швеции?

Взгляд священника уловил какое-то движение. В полумраке собора – за лучами бледного зимнего света, проникающего с верхнего этажа церкви, вдали от сияния сотен свечей – отец Никулас почувствовал призрачное присутствие. Их было множество – беспокойные мертвецы, возглавляемые фигурой старика, сгорбленного и скрюченного, одетого в выцветший варяжский плащ. Единственный глаз поблескивал из-под полей широкополой шляпы.

Они ждали.

Они ждали его.

И хоть отец Никулас содрогался от мысли вступить в их ряды, он не колебался. Он был солдатом Христа, преданным и верным. Он перекрестился дрожащей рукой, и это и стало ответом.

In Nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti.

9

Тьма, через которую просачивались полосы зелёного света, а потом… голоса, далёкие и приглушённые, будто доносившиеся из-под земли, – один грубый и скрипучий, а второй мягкий и бархатный:

– Нар! Много эти корни понимают! – говорит грубый голос. Откуда-то из небесной выси появляется имя, мельтешит на краю её сознания, но исчезает до того, как она успевает его понять. Сквозь тьму просачиваются гнев; ненависть и отвращение, которые длятся уже целую вечность.

– Веттиры не врут, – шипит мягкий голос. «Халла, – подсказывает зелёный, дрожащий водоворот вокруг неё. – Её зовут Халла». – Наверное, он уже здесь, в Мидгарде.

– Так найди его! Если какой-то смертный носит удачу одноглазого, его должно быть легко отыскать.

Мягкий голос, гладкий и холодный как первый снег, ругается на неизвестном ей языке. А потом:

– Это невозможно, если он не хочет быть найденным. Думаю, его послали остановить то, что ты задумал. Защитить пророчество. Ты притянешь его…

– Ну так пусть приходит! – грубый голос смеётся, и водоворот трясётся от едва сдерживаемой злости. – Даже если он бог, я отправлю его обратно в Асгард по кускам. Этот дракон мой!

Дракон. Тот дракон. Кости дракона…

Тьма шелестит; из-под вуали льётся тусклый свет – зелёный и золотой, красный как пламя; в нём она видит фигуру. Та имеет человеческую форму, хоть и сгорбленную и такую же искривлённую, как посох, на который опирается. Из-под полей шляпы поблескивает один злобный глаз.

Но это не бог.

Её голос нарушает тишину:

– Что за дракон?

Незнакомец улыбается.