Сумерки богов

– Я говорю! – рявкнула Лауфея. – Мы идём на север по берегу озера. Кьяртан сказал, там есть торговый городок. Называется Тингвалла. Мы идём туда, и он пойдёт с нами, если сможет. Вот твои вещи.

Беркано выглядела обиженной. Она не пошевелилась, чтобы забрать кулёк с вещами из руки Лауфеи.

– Нам нельзя уходить. Мы им нужны.

– Чушь! – выплюнула Лауфея. – Ты слышала, что люди говорят? Идут люди Пригвождённого Бога. Они идут сюда! Помнишь, что они сделали с нашей деревней? Что сделали с тобой и со мной? Что они сделали с мамой? Нам срочно надо бежать, пока ещё есть время. Хватить медлить, идём!

Беркано посмотрела на скальп, свисающий с пояса её юбки, а потом перевела взгляд на ожидающих её детей. Она видела, как в их глазах отражается её страх. Видела и ненавидела себя за это.

– Нет, – сказала Беркано, вырывая руку из хватки Лауфеи. – Теперь это наш дом. И мы не сбежим.

Лауфея наклонилась ближе и схватила рукав туники сестры.

– Ты помнишь, что они с тобой сделали, сестра? Как тебя пользовали все мужчины по кругу? Помнишь их вонь? Потому что я помню! И я поклялась, что это никогда не повторится!

– Я помню, Фея, – Беркано подняла глаза и встретилась с безжалостным взглядом Лауфеи. – Но я не хочу, чтобы такое же воспоминание было у них, – девушка показала за спину на молодые лица, наблюдающие за ними, гадающие, о чём спорят сёстры. – Мне надоело бежать. Я больше не боюсь, что там ходит Орм. Пусть они сотворят со мной самое страшное, если так я спасу хоть один этот цветочек от такой же участи. Ступай, если должна. Найди дом, где будешь чувствовать себя в безопасности, как было у нас с мамой. А свой я нашла. Я остаюсь.

– Тогда побери тебя Хель! – выплюнула Лауфея, её глаза наполнились слезами. Она отвернулась и направилась к задней калитке. Девушка чувствовала на себе их взгляды – Беркано и этих глупых детей-воинов, так называемых Дочерей Ворона. Лауфея выругалась и сплюнула. – Побери Хель вас всех!

Она знала мужчину на страже у ворот. Он был хорошим человеком; парочка слезинок, рассказ о позоре и унижении, и он разрешит ей ускользнуть…

Но тогда почему она не идёт? Лауфея застыла. Она вытерла нос о рукав. Ей надо идти. Она должна идти. Ворота были прямо там! Несколько дней пути, и она окажется в новом месте, где сможет начать всё сначала, может, прикинуться любительницей псалмов, или… или… девушка не могла найти ответ. Но она его знала. Она будет одна.

Лауфея напряглась, когда почувствовала руку Беркано на плече, а потом её объятия.

– Теперь это наш дом, Фея, – прошептала она. – Я знаю, что ты боишься. Я тоже. Но мы дома.

Беркано передала в руку Лауфеи скальп – амулет, отгоняющий зло. Младшая сестра посмотрела на него, а потом встретилась с мягким взглядом Беркано. В глазах старшей сестры чувствовалась сталь. Несокрушимая. Непреклонная.

– Если дойдёт до этого, – сказала Беркано, – я не позволю Орму тебя тронуть, не в этот раз.

Лауфея вздохнула. Она ещё раз взглянула на заднюю калитку. Рядом с ней стояла стойка с копьями и щитами.

– Мне нужен меч, – сказала она, вытирая глаза. – Если мы тут умрём, я выстелю наш путь к лугам Фолькванга головами крестоносцев…

18

День клонился к вечеру, а армия крестоносцев так и не появилась. Мужчины нервничали и злились, вздрагивая от каждого звука за стенами; женщины теряли самообладание, представляя грядущие грабежи и бойню и накручивая себя всё сильнее. Даже дети суетились и ныли; самые маленькие извивались, чтобы их отпустили, а те, что постарше, ощущали удушающую скуку пополам с осознанием скорой смерти. Только старейшины оставались спокойными, старухи и старики. Сигрун напевала под нос, натачивая свой меч; старый Хюгге дремал на стуле в тени Гаутхейма.

Диса ходила по верхушке стены. С севера дул холодный ветер, развевая её распущенные волосы и звеня бусами и костяными амулетами. За Шрамом виднелись поля среди густого леса. Крыши далёких хозяйств, брошенных перед лицом угрозы христиан, всё ещё торчали на горизонте – она знала, что они станут первыми жертвами вторжения, псалмопевцы точно их подожгут.

Некоторые земледельцы оттуда сейчас стояли у моста вместе с ярлом Хределем. Его душевная тоска и нерешительность исчезли; из пепла погребального костра Флоки восстал прежний Хредель – злой и свирепый. Он отдал свою кольчугу, оставил меч в куче тех, что держали про запас, и взял только щит и топор. Лицевую сторону щита он вымазал чёрным пеплом от погребального костра – как и его лицо, – а белым цветом написал имя Флоки.

– Он готов умереть, – сказала Ульфрун, подходя к Дисе слева.

Она заметила напряженный взгляд девочки и проследила за ним, увидев мрачный силуэт в дюжине шагов от мягко покачивающегося моста, неподвижный и непреклонный.

– У него ничего не осталось. Только жизнь, – ответила Диса.

– Ты им восхищаешься.

Диса обдумала эту мысль.

– Пожалуй. Он любит – любил – своего сына больше, чем себя. И отдал бы Флоки свою жизнь, не раздумывая ни секунды. Но вместо этого он отдаст свою жизнь ради мести. Интересно, знал ли Флоки всю глубину любви отца…