Сумерки разума (СИ)

— На время второй мировой наша группа была в Венгрии, хотя и недолго, — неожиданно сказал он. — Я не стану тебе рассказывать, что мы делали. Я только расскажу кое-что, что мне довелось услышать… Сам я не видел. Знаешь, что такое газовая машина? Она похожа по устройству на обычную машину, только с единственной дверью и без окон. Позднее машины заменили на душевые и ванные. Герметичное, тесное помещение, куда заводили пленных. Их было очень много, они шли партиями к этой машине. Количество входящих туда людей просто поражало. Как на заводе или в очереди в магазине. Все подходили, потом оказывались в машине, а потом их вываливали, как мусор в огромную яму, вырытую накануне этими же пленными. А сзади столпилась еще партия людей. Так вот… — Эдвард посмотрел в небо, — при этом их сопровождало меньше двадцати солдат. Соотношение в количестве людей огромное. По всем подсчетам и здравому смыслу, даже автоматы не спасли бы этих солдат, если бы пленники все разом взбунтовались бы. Но они не взбунтовались. Никто из них. Они сами шли к газовой машине, — Эдвард помолчал и добавил в тишине, разбавленной пением птиц. — Теперь смотри. Есть население страны. Или взять хотя бы население всех более менее развитых стран. У них в доступе интернет, СМИ. Это здоровые люди, свободные. Их очень много. А есть кучка эмоциональных инвалидов, которая решила, что имеет право отнимать жизни, переписывать законы, диктовать условия, отнимать деньги. И любимое их развлечение — пытаться заполучить как можно больше до тех пор, пока жизнь отдельного человека не значит ничего. Эти люди не гнушаются ничем — ни покупкой человеческого товара, ни вкладыванием денег в терроризм. Я говорю о тех ворах, которые готовы устроить войну в странах третьего мира, потому что там нашли, скажем, ценный источник природного газа, и его получит та страна, которая покровительствует одной из этих враждующих стран третьего мира. Таких воров немного. И вытащить их имена на свет, в сущности, ничего не стоит, потому что они особенно и не скрываются. Мы ведь образованные, верно, Белла? Мы сильные, здоровые люди. Мы способны думать, искать ответы, выводить их на чистую воду и самостоятельно казнить, потому что имеем на это полное моральное человеческое право. Мы можем. Каждый из нас. Мы хоть сейчас физически на это способны. Но… мы просто идем к газовой машине под дулами автоматов. Понимаешь, стадность — это инстинкт. Коренной, важный инстинкт человеческой природы, который лежит на наших плечах. Сломать его почти невозможно, на это нужна сильная воля, мотивация, не безразличие.

Я молчала, раздавленная его жестокими словами.

— И если кто-то вроде тебя вздумает сказать правду, смерть тебя и тех, кем ты дорожишь, будет не самым трагичным событием. Самым трагичным будет то, что тебя… проигнорируют. Толпа просто сожрет новости за завтраком и будет жить дальше. Да, новости ей не понравятся. Да, будут протесты, но немного, и они быстро потухнут. К тому же, профессионалы по делам пропаганды придумают про тебя историю, которая навсегда испачкает в грязи и тебя и всех тех, кто из-за тебя погибнет. Тех, кто не верит истории, назовут, скажем, — он задумался, — сторонниками теории заговоров. На них поставят клеймо, над ними просто посмеются. И ты знаешь, что это так, — вздохнул Эдвард. — Твоя жертва, Белла, будет напрасна. Про тебя тоже сделают историю. И кто-то в сети про тебя в комментариях обязательно напишет, что ты террористка, продавала, например, наркотики. Или что тебя выдумала оппозиция. Или ты была шпионкой. И этому обязательно поверят просто из страха прослыть сторонниками теории заговоров. Так работает пропаганда — если ты не веришь официальным источникам, то с тобой не всё в порядке.

Лес встал ко мне вплотную — непререкаемый ничем. Лес готовился проглотить меня снова, и над головой бесшумно плыло гигантское серое небо.

Я остановилась.

В голове моей звенела мгла. Ни единой мысли.

— Нет чудовища страшнее человека, — сказала я тихо непонятно зачем.

В такие минуты мне казалось странным, что время течет дальше. Мир казался таким невыносимым, что было бы логично, если бы он провалился в пропасть от стыда и отчаяния за самого себя. Но он продолжал существовать наглый в своем бесстыдном позоре. Зло невозмутимо и нормально.

В ту минуту я очень хорошо поняла, что не могу так существовать. Не могу спокойно ходить в школу, улыбаться и играть в этом лицемерном театре абсурда, где принято игнорировать правду.