Сумерки всеобуча. Школа для всех и ни для кого

На некоторое время уйдем в сторону. Недавнее исследование PISA вызвало панику в Германии и сделало школьную тему потенциальной козырной картой предвыборной полемики.[65] 20-е место, занятое Германией,[66] воспринимается не более и не менее, как образовательная катастрофа. Россия по данным этого же исследования занимает 27-е место по чтению и естественным наукам и несколько лучше выглядит в математике: там мы двадцать вторые.[67] Все показатели хуже немецких, а значит, слово «катастрофа» для нас – слишком мягкое. Но большого общественного возбуждения как не было, так и нет… Привыкли к катастрофам – одной больше, одной меньше? Но ведь школа вроде касается всех? Или методика подсчетов не та? Но безграмотность русских детей ужасает, и сравнительно приличный результат по математике, кажется, тоже соответствует действительности? В самом деле это то, что осталось от «лучшего в мире»? И как мы должны относиться к спорадическим репликам разных лиц вроде Децла, заявляющего буквально следующее: «Я учился в двух обычных школах, а потом в британской. Британская система гораздо легче, там все упрощено и разжевано до крайности, так что после этого я стал сторонником нашей системы обучения».[68] Может быть, все так и есть, или же ему специально подбирали санаторий для умственно отсталых?

Самый строгий мыслимый суд над советской школой – сегодняшнее состояние русского государства и общества. Рационализм советской школы подготовил питательную почву для сектантства; пропаганда коммунистической морали послужила пищей для – скажем мягко – антисоциальных инстинктов самого худшего пошиба. Все это так, и на историческом экзамене наша школа проваливается – но вместе со всем государством и со всем народом, знавшим ведь и другие ценности и достижения, не окончательно списанным в небытие даже и сейчас и способным на положительное творчество в самых, казалось бы, немыслимых условиях. Наша школа поспособствовала не только нашему разгрому: значима ее заслуга в том, что мы разгромлены не до конца. Попробуем описать механизмы ее функционирования.

Социальным преступлением назвал легкую школу один из крупнейших русских филологов. Советская школа преступлением не была. Это была школа, трудная для всех – в чем ее непреходящее достоинство.

Трудная для отличников, потому что освоить всю ее программу требовало значительных усилий. Трудная для двоечников, потому что извернуться и не погибнуть в ее таинственных лабиринтах было невозможно без определенной живости ума и значительных затрат интеллектуальной энергии. Трудная для обычных детей, вынужденных сочетать и то и другое. Она влекла за собой целый шлейф социальных последствий – от неизбежной показухи, связанной с фактической недоступностью ее программ для определенной части детей, до стабильного воспроизводства авторитарных форм в жизни социума. И не всегда эти последствия нужно расценивать со знаком минус. Одна из сильных сторон русского человека – умение жить и действовать в сложной обстановке вопреки инструкциям и предписаниям, его неистощимая изобретательность, направленная все-таки не только на то, как лишний раз воспользоваться магнитной картой в метро, – как раз и формировалась этой постоянной игрой в войну с детьми, где, правда, не убивали, но больно задеть вполне могли. Недостатком – или, если угодно, обратной стороной – был низкий КПД системы, заведомая незначительность сферы пересечения реальных интересов ребенка с предложенной программой. Подчеркнем здесь еще раз и со всей настойчивостью: мы не делаем из этого факта, очевидного для всех, тех выводов, которые обычно засоряют страницы педагогической публицистики. Пока отметим это только как факт; мы к нему еще вернемся.

Принципиальным моментом здесь является то, что железобетонная бесчеловечность советской образовательной системы – фактор, без которого она вообще не могла работать. Поскольку человеку свойственно идти по пути наименьшего сопротивления (это обстоятельство обессмысливает простую как пень и не способную к развитию идеологию либерализма, в школьной сфере так же, как и во всякой другой), то, как только стержень нашей школы – ее авторитаризм – надломился, на первый план выступила неэффективность предметного набора, его эклектический, сбродный характер, сочетающий Платона с Писаревым и английский с нижегородским. Как раз эту сторону усилили, дополнив и так не слишком питательное меню вовсе неудобоваримыми продуктами – экономикой, правом, граждановедением и еще Бог знает чем. Над функцией предметов в школе не слишком задумывались, и потому рассуждения вроде следующего – «Для себя я точно решил, что тригонометрические функции двойных углов из курса математики можно удалить. Они нигде в других предметах не используются и даже в высшей школе применяются только в оптике. Но когда я говорю с математиками, они отвечают: "Да вы что? Это самый развивающий материал!"»[69] – появляются на самом высшем уровне. Здесь мы подходим ко второй части нашего тезиса – конструктивности.