Сумерки всеобуча. Школа для всех и ни для кого

Обратим внимание на такой факт. Первый же посвященный высшему образованию проект законодательного акта российской власти, привилегия Московской Академии, которая должна была быть подписана Царем Федором Алексеевичем, категорически запрещает бесконтрольную частную преподавательскую практику в России: «еже бы ни единому кому зде в царствующем граде Москве, и в прочих наглея Царския державы градех, разве (кроме – А. Л.) сего от нас Великаго Государя, учиненнаго училища, в своих домех, Греческому, Польскому и латинскому и прочим странным (иностранным – А. Л.) языкам без ведомости и повеления училищ Блюстителя и Учителей, домовых учителей не держати, и детей своих не учити, точию в сем едином общем училище да учатся, во еже бы от разных домовых учителей, паче же от иностранных и иноверных, противности каковой либо вере нашей православной не внестися и не быти разгласию. Аще же кто дерзнет сие наше Царское повеление приобидити, и оному да мстит наше Царское правосуждение на его имении, яко преступнику нашего повеления».

О чем свидетельствует этот пункт привилегии? Обычно законодатель не формулирует запретов на деятельность, не практикуемую никем. А это значит, что русское общество почувствовало потребность в «странных языках» еще до того, как правительство озаботилось созданием высшей школы. С другой стороны, специалистов в этих «странностях» взять негде, кроме как выписать из-за рубежа, и потому религиозная подозрительность властей понятна; народная масса смотрела на дело не иначе. Какого размаха была деятельность, заслуживающая «мести Царского правосуждения»? Этот вопрос не так безнадежен, как представляется на первый взгляд. Прежде всего мы должны искать заказчиков нового типа образования, сменившего старорусское начетничество, в высшем сословии; а здесь каждый его представитель все-таки больше доступен для наблюдения, и в перспективе возможна какая-то статистика. Но несомненно одно: образовательная потребность, причем потребность в образовании неслыханного в Московской Руси «школьного» типа, пробудилась настолько, что власть отныне не в состоянии ее не замечать. Надо отдать должное власти: она пошла навстречу. И с тех пор и до конца старой России этот стиль будет сохранен в неприкосновенности: никакая образовательная реформа не будет сужать наличные возможности; даровав блага и привилегии, правительство уже не возьмет их обратно. Когда школ станет много, проявится и другая сторона этой тенденции: власть никогда – пока существовала прежняя Россия – не пыталась насильственно загнать юношество в единую школу, с уважением относясь к сословным, национальным, корпоративным традициям и личным талантам.

Петр I пытался создавать и реформировать русскую школу в разных направлениях. Некоторым из его мероприятий была суждена долгая жизнь, какие-то не привились и не оставили по себе доброй памяти. В общем и целом удалась специальная школа – но лишь тогда, когда она не претендовала на роль основополагающего образовательного типа. Морская академия удалась, а цифирные школы не прижились. Гимназия пастора Глюка в Москве – первая попытка создания средней общеобразовательной школы – превратилась в комедию, и один из компетентнейших наблюдателей русской жизни той эпохи Христофор Манштейн писал: «Успех этого нововведения <был> так жалок, что Петр I не мог вскоре не заметить этого. Поэтому он закрыл школу и снова предоставил обучение детей родителям. Так как в это время в России было множество пленных шведских офицеров, в числе которых было много весьма образованных, но совершенно не обеспеченных людей, то они охотно поступали к знатным лицам для воспитания их детей, и это дало гораздо лучшие результаты, нежели все школы, основанные прежде».