Суперагент Сталина. Тринадцать жизней разведчика-нелегала

Через пять минут самолет приземлился в аэропорту Внуково. Как только подали к борту первого салона трап, тут же к нему, подъехала белого цвета машина «Победа», и из нее вышли двое в дубленках и ондатровых шапках. Переговариваясь между собой, они неотрывно смотрели на выходивших из авиалайнера пассажиров. Как только супруги спустились по трапу, один из встречавших подошел к разведчику и негромко спросил:

— Вы — Василий Петрович Абрикосов?

— Да, это я.

— Майор Тринев Александр Константинович — заместитель начальника отдела, — отрекомендовался подошедший. — А это, — указал он на стоявшего около «Победы» мужчину, — начальник отделения Потемкин Дмитрий Михайлович. Он тоже майор. Мы встречаем вас по поручению Александра Михайловича Короткова. Прошу в машину.

Абрикосов перевел Луизе сказанное, и она, дрожа от холода, первой бросилась к машине с темными занавесками. В салоне ее укутали в тулуп, после этого Тринев и Макс отправились пешком к зданию аэропорта, а машина медленно шла за ними. Через несколько минут они получили багаж, сели в «Победу» и выехали из Внукова.

По дороге в Москву Луиза несколько раз пыталась своим теплым дыханием и пальцами оттаять промерзшее боковое стекло, чтобы посмотреть, что там за окном на незнакомой ей русской земле. Но разглядеть как следует ей не удавалось: оттаявшее стекло через две-три секунды от сильного мороза покрывалось пеленой. Не понимая русского языка, на котором всю дорогу разговаривали между собой мужчины, Луиза откинулась на спинку заднего сиденья и вскоре заснула.

Иосиф разбудил ее, когда машина остановилась у гостиницы «Москва». Сбросив с себя тулуп, Луиза вышла на улицу и снова, как и при посадке самолета, воскликнула:

— Как много снега! — Она взяла горсть и начала пробовать на язык.

Увидевший это майор Потемкин предупредил, что этого не надо делать, потому что можно простудиться и заболеть.

Она и в самом деле вскоре заболела. Почти две недели Макс не отходил от ее постели, через день ее посещали врачи из поликлиники МГБ. Когда она, наконец, выздоровела, ей сказали, что она дней пять не должна выходить на улицу. Часами она вынуждена была простаивать у окна, любуясь красотой зубчатой кремлевской стены и Манежной площадью с гуляющими по ней москвичами в необычных для нее одеждах — меховых шубах, длинных пальто, телогрейках и дубленках. Когда она, наконец-то, вместе с Максом вышла и сама на эту площадь, то восторгам ее не было предела: она восхищалась и крепким морозцем, и молочным инеем, и лилейным московским белоснежьем.

На Красной площади Макс долго рассказывал супруге всё, что он знал о Москве и о мавзолее Ленина. Несколько минут они стояли у Спасских ворот, слушая бой курантов и наблюдая как въезжают в Кремль и выезжают из него лимузины с затемненными окнами, а мрачные охранники в длинных шубах, валенках и в завязанных шапках-ушанках вытягивались по стойке «смирно» и почтительно брали под козырек при проезде автомобилей.

В последующие дни они посетили Кусково, Коломенское, Архангельское, Центральный парк культуры и отдыха имени Горького, катались на санках с Воробьевых гор и на «русской тройке» в Измайлово, побывали в Третьяковской галерее и в Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. По вечерам ходили в театры и на концерты Эдди Рознера, Изабеллы Юрьевой и Леонида Утесова, смотрели советские фильмы «Александр Невский», «Веселые ребята», «Трактористы» и «Мы из Кронштадта». Потом Луиза нежданно-негаданно заинтересовалась православными храмами. С трепетом души она ходила по утрам на богослужения в собор Сретенского монастыря и в церковь Симеона Столпника на Поварской, восторгалась белокаменными храмами Троицы и золочеными куполами церквей в Царицыне и в Новодевичьем монастыре.

Незаметно наступила весна, и белоснежное царство на улицах Москвы стало превращаться в серость и слякоть. Тепло радовало всех и пробуждало новую жизнь. Макса же наоборот потянуло к прежней жизни: он написал на имя руководства разведки заявление с просьбой разрешить ему вместе с Луизой поехать на родину в Литву. Однако ему в этом отказали по соображениям возможной расшифровки и обязали в течение месяца подготовить отчет о работе за прошедшие семь лет.

Разведчик-нелегал написал его ровным аккуратным почерком на сто шестидесяти страницах, причем не в форме обычного, сухого отчета — протокола событий и мероприятий, а как документальное повествование о проведенной им разведывательной деятельности с ее спецификой в различных странах Латинской Америки. В конце отчета он сделал приписку:

«Оглядываясь на пройденный путь в советской разведке, вижу с грустью, что за тридцать четыре года жизни я сделал и много, и мало по сравнению с тем, что мог бы и обязан был сделать.