Суперагент Сталина. Тринадцать жизней разведчика-нелегала

Лицо Макса побледнело. Он с недоумением уставился на него немигающим взглядом и, призвав на помощь весь свой такт и терпение, почтительно спросил:

— А что, по-вашему, я сделал неправильно, не так, как надо?

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Потом Макс, так и не получив ответа на свой вопрос, извинился и вышел. Через открытую дверь на кухню Коротков слышал, как Макс на испанском языке говорил что-то супруге. Возвратившись, он пригласил его к столу откушать приготовленное Луизой национальное мексиканское блюдо.

— Там, на кухне, и продолжим нашу беседу, — добавил Макс. — Но только не об ошибках.

— Почему? — удивился Коротков, поднимаясь из кресла и являя все свои шесть футов и сто восемьдесят фунтов живого веса. — Если ты боишься своих ошибок, то, как говорил известный тебе великий Данте: «Здесь нужно, чтоб душа была тверда, здесь страх не должен подавать совета».

— Да дело не в страхе! Вы вот процитировали сейчас великого Данте, а я вам тоже приведу цитату не менее известного человека, — американского президента Абрахама Линкольна. Он очень хорошо сказал: «Мой личный жизненный опыт убедил меня, что люди, не имеющие недостатков, имеют очень мало достоинств». Поэтому, отталкиваясь от его высказывания, я не хотел бы ворошить свое прошлое. Оно было у меня, считаю, неплохим. Хотя, конечно, не обошлось и без ошибок. Я их, кстати, не отвергаю…

Они прошли на кухню.

— Извини, Иосиф, где мне можно присесть?

— Только на почетном месте — во главе стола. — И тут Максу захотелось выговориться, сказать все, что много лет мучило его. — Не надо мне, Александр Михайлович, лишний раз сыпать соль на раны. Я уже неоднократно давал в Центр письменные объяснения о причинах происхождения возможных моих ошибок. И еще раз заявляю, что если они и были, то не зависели лично от меня, от моей разведдеятельности. Как разведчик-нелегал, работавший на вашу страну в Латинской Америке, я ни разу еще не засветился. — Он повысил тон. — Я могу доказать вам, что мои ошибки возникали именно в те периоды, когда Центр и нью-йоркская резидентура по году не выходили на связь со мной.

Коротков в душе возмутился по поводу такого заявления, но вида не подал:

— Не надо мне ничего доказывать. Но выработать доводы против имеющихся у Берии подозрений в отношении того, что ты сорвал в Мексике первое покушение на Троцкого и что ты, якобы, засветился однажды в Аргентине, мы с тобой обязаны сегодня. Кстати, это Лаврентий Павлович дал мне указание отозвать тебя и Лауру из Бразилии. Я думаю, что он может в ближайшее время вызвать тебя в Кремль. И произойдет это, скорее всего, после его встречи со мной.

— Вот тогда я и постараюсь опровергнуть все его ложные представления обо мне, — заметил Макс, разливая в бокалы сухое вино.

Коротков, подняв бокал, произнес тост:

— За ваше с Лаурой успешное возвращение в СССР и дальнейшее благополучие и безопасность!

В последующие два часа они вели разговор о раскладе политических сил в странах Латинской Америки, влиянии США на эти страны и о складывающейся там оперативной обстановке. Свежая информация по этому региону мира была необходима для определения возможности засылки туда новых нелегалов.

Коротков поблагодарил своего собеседника за исчерпывающие сведения по Латинской Америке. И тут Макс посчитал, что настал самый подходящий момент спросить, почему до сего времени его не принимают в члены ВКП(б):

— Если вы положительно оцениваете мою работу за рубежом, тогда почему так упорно не хотят принимать меня в партию? Неужели я не заслужил доверия вашей страны, доверия вашего народа и, конечно же, партийной организации и руководства разведки?

Эти упреки Макса были проявлением давнего его подспудного недовольства, которое с некоторых пор уже искало выхода наружу.

— Всю свою сознательную жизнь, — продолжал он, — я стремился принести Советскому Союзу как можно больше пользы. Я всегда высоко ценил и любил ваш народ за его мощный дух, за его единение и православную веру. Как говорил великий Достоевский, именно в ней, в России, идеалы русского народа, в ней вся правда и истина жизни…

Коротков внимательно слушал, не мешая ему признаваться в любви к России.

— А еще, я считаю, — продолжал Макс, — у вашей страны есть перспектива, у Запада же — жестокого, коварного и лживого Запада — ее нет. Приведу еще раз слова любимого мною Достоевского: «Россия — это все еще надежда, все еще мать-покровительница и будущая освободительница». И именно это всегда привлекало и будет привлекать к ней другие страны и народы, будет всегда притягивать всех, как к великому началу устройства самого справедливого в мире общества.

Закончив свой монолог, Макс заискивающе посмотрел на Короткова, ожидая, что он скажет в ответ на главный его вопрос о приеме в партию. Тот, подумав секунду-другую, сказал: