Супершум

Дорога в город Трбке выглядит ровной и чистой. Но это впечатление обманчиво. Она примет только того, кто знает, как по ней ехать. Город Трбке – дитя ветров. Он подставляет румяные щеки настырным ласкам солнца, купаясь в собственной лени. Словно пирог удравшей невесты, брошен он в Долину Камня. Город Каменщиков, город, одетый в фату из рыжей пыли, Трбке одинок в своем царственном молчании среди золотых песков и скупой живности. Стаи сонных городских птиц бесцельно летают над крышами. Жизнь консервируется, закутывается в тишину. И в городских закоулках, где пресс безмолвия достигает пика, в ожидании неминуемой смерти, ссорятся взъерошенные крысы3.

Внимательно выслушав каменщицу, Блюм рассказал Эдуарде, что лет десять назад ее отец Борис Шталь точно так же приходил к нему и задавал похожий вопрос. Борис хотел знать, почему у него, у обычного каменщика, в затылке оказались гвозди. Блюм поведал Эдуарде о том, что Трбке – не просто Город Каменщиков, а место, куда раньше ссылали самых жестоких убийц, насильников и извращенцев. Заключенных отправляли сюда не просто на исправительные работы. Их ждала вечная резервация в долине камня. Звери сорвались с цепей и радостно стали рвать друг другу глотки. Молотки превращались в оружие. Пробивались черепа, по ночам долго не стихали крики. Желтая пыль улиц проворно впитывала лужи крови и оттого навсегда стала оранжевой. Дети и внуки первых поселенцев рождались либо больными, либо мертвыми.

Но люди не могу жить в хаосе бесконечно. Со временем Трбке сменил тюремное одеяние на рабочую униформу, выбор жертвы заменил выбором супруга. И жизнь, которая, казалось, вот-вот будет окончательно втоптана в грязь, сумела пробиться сквозь каменный пласт безумия.

Каждой порядочной семье вновь выдали по молотку, только на этот раз уже в знак принадлежности к уважаемой касте каменщиков.

Блюм многозначительно задрал нос и стал рассуждать о том, что можно изменить в человеке все, но одна вещь всегда будет с ним. Его сущность преступника; четко выделенная, с острыми углами осознанного садизма. Про таких обычно говорят преступник по натуре или волчье семя. Блюм продолжал говорить и рассказал Эдуарде, что для того, чтобы пометить подобный кровожадный род людей существует особый символ. И этот символ – гвозди. Гвозди, которые забивали в руки и ноги разбойников во времена Христа. Если обычный человек вдруг найдет у себя гвозди, от которых нельзя избавиться, то это будет означать, что его род, как и он сам, проклят. На нем клеймо преступника. Отличительный знак, данный ему в напоминание о том, кто он и к чему должен быть готов.

Блюм протер стойку и, взглянув, нет ли кого-то у входа, в полголоса добавил, что это клеймо нельзя выиграть или замолить. Оно подобно пуле на шее солдата, пуле, которой его пытались убить и которую он носит для удачи в своем ремесле. Вроде как всегда держать при себе свою смерть. Просто есть вещи и их хозяева. И если человек занимается не своим ремеслом, инструменты рано или поздно станут напоминать ему об этом. Они будут мучить его, попадаться на глаза и вынуждать следовать отведенной дороге.

Дорога в город Трбке выглядит ровной и чистой. Но это впечатление обманчиво. Она примет только того, кто знает, как по ней ехать.

Указатель привычно горбится под тяжестью воздуха и ждет заката. Когда-то тут были кузнечики. Обычные кузнечики, поющие в унисон с травой и задающие ритм всему живому. Сейчас здесь нет даже сорняков.

Два червя ползут по обочине, на ходу пожирая пыль.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

Феникс

– Папа. А сегодня не будет дождя? – спросила Мира и наклонилась смахнуть целлофановый пакет, прижатый ветром к её ноге.

– Что ты, доча… смотри, какое пекло – почти не разжимая губ, сказал я.

По тому, как напрягалась её рука в моей ладони, я понял, что сразу избавиться от маленькой неприятности ей не удалось.

Мы шли среди заброшенных алюминиевых павильонов с блестящими слезами солнца на полукруглых крышах. Все павильоны находились на равном расстоянии друг от друга и были одинаковой формы, наподобие мертвых металлических китов, выброшенных на берег или застывшей техники на параде. И куда бы мы ни поворачивали – нам постоянно казалось, что мы здесь проходили. Дочка принимала все как должное и старалась поглубже запускать ботинки в горячий песок. Я потянулся за сигаретой. Но найти её оказалось так же сложно, как вспомнить то, что Мира ночью видела во сне. А ведь для меня это стало так важно – знать, о чем она думает, что ей снится, что её пугает.

– А они с нами идут.

– Кто?

– Они.

Палец детской руки указывал на две черные тени, вырезанные на песке. Я хмыкнул.

– Наверно попали в петельку, когда ты утром завязывала шнурки, а теперь выпутаться не могут.

– Правда? – Мира виновато заулыбалась.

– Угу.

электромагнитная волна проходит сквозь зазевавшиеся девятые этажи

сквозь пластмассовые игрушки на витрине скользя по линии горизонта

и тень одного дома семенит вниз по стене другого

быстрее оголяя рыжие кирпичи

волна проходит амплитудой огибая углы сонных улиц

сквозь ткани пассажиров трамвая