Супруг для богини

К зиме Горской стало совсем плохо. Однажды Оля увидела огромный старый рыдван, из которого под грозные окрики хозяйки прислуга споро выгружала поклажу. Агриппина Марковна переселилась к дочери, чтобы за домом был догляд, как она выразилась. Теперь в Олиной помощи не нуждались, и она почти перестала ходить в заветную квартиру. Зато доктор Миронов дневал и ночевал у постели больной. Каждый раз, когда он возвращался, дочь по его лицу пыталась понять, есть ли улучшения, загорится ли огонек надежды на выздоровление? Но с каждым днем Николай Алексеевич становился все мрачнее и мрачнее.

– Папа, неужели даже ты ничего не можешь поделать?

– Увы, девочка, иногда медицина бессильна! Многого мы еще не знаем в устройстве нашего организма, а тем более женского. Остается только уповать на Всевышнего, хотя я рук не опускаю, я не отступаюсь, мы еще поборемся!

Но по всему было видно, что на борьбу у Горской уже не осталось сил. Она не покидала квартиры, не принимала посетителей. Иногда Оля встречалась с детьми на улице, когда они брели на уроки под строгим присмотром мисс Томпсон. Мальчики сделались молчаливы и невеселы, а у Веры постоянно глаза были на мокром месте.

– Плохи, ошень плохи наши дела! – озабоченно гнусавила мисс Томпсон. – Тьяжелый женский болезнь мадам!

В роковую ночь Оля проснулась от треска телефонного аппарата. Потом послышался топот, отрывистые распоряжения отца. Девушка выскочила из своей комнаты в одной ночной рубашке. В передней Николай Алексеевич никак не мог попасть в рукав пальто, поданного заспанной горничной.

– Что, папочка, что? Ты к ней? – Оля даже не чувствовала стужи пола, на котором стояла босыми ногами.

– Ступай в постель! Простынешь! – зарычал доктор. – Не хватало, чтобы и ты заболела!

Предчувствуя беду, Оля заплакала и бросилась к отцу.

– Ты ведь спасешь ее, правда, спасешь?

– Господи, помоги нам всем! – прошептал Миронов и бросился вон из квартиры.

После ухода отца Оля не пошла спать. Она пыталась молиться, но страх и неизвестность так пугали ее, что она никак не могла сосредоточиться. Наконец она решилась. Одевшись, выскользнула в темноту морозной ночи, пробежала вдоль фасада здания и поднялась в квартиру. Дверь отворила зареванная Вера.

– Увезли, только вот увезли! – простонала она, падая на руки Оли. – Доктор повез в больницу, сказал, что дома не сможет помочь. Открылось сильнейшее кровотечение. И папа поехал с ними!

Вера зарыдала с новой силой, и Оля потащила ее в комнату. В доме никто не спал. Мальчики затаились в детской. Агриппина Марковна замерла в кресле в гостиной. Вера после долгого плача изнемогла и на какое-то время затихла. Оля неслышными шагами покинула ее и хотела пойти к мальчикам, но тут ее перехватила старуха.

– Подите сюда, – резким голосом приказала она.

Оля подчинилась.

– Сядьте тут, рядом. – Горская-старшая указала скрюченным пальцем на кресло подле себя. – Ожидание невыносимо, его невозможно переносить в одиночестве!

– Я побуду с вами, мне нетрудно, – тихо произнесла Оля, хотя сидеть рядом со злой старухой ей совсем не хотелось.

– Ваш отец превосходный врач, я знаю, но тут уж ничем не поможешь. Все во власти Божией!

Агриппина Марковна вяло перекрестилась и снова прикрыла глаза. Смотреть на окружающий мир ей было невмоготу.

– А я верю, верю в чудо! – громким шепотом произнесла девушка.

– Так и я верю, деточка! Что же еще остается несчастной матери, когда гибнет ее единственное ненаглядное дитя, дорогая, бесценная девочка! Жизнь моя, мое сокровище! – неожиданно со страстным отчаянием простонала старуха.

Оля обомлела. Конечно, она знала, что Агриппина Марковна любит свою дочь. Но доселе ей не доводилось наблюдать прямых свидетельств этой любви, за исключением бесконечных злых наскоков и придирок.

– А знаете, ведь она была почти в вашем возрасте, когда к ней пришла сценическая слава, – снова заговорила старуха. – Муж мой к тому времени уже давно упокоился, иначе он ни за что не допустил бы подобного недостойного существования для девицы из порядочного семейства.

– Что же дурного в том, что Тамара Георгиевна стала великой актрисой? – изумилась Оля.

– Так это теперь она знаменитость, а тогда все было внове, незнакомо. Странные, бог знает какого звания и состояния люди. Да и нравы, знаете ли, слишком свободные у этой артистической публики. Очень я забоялась, когда она в театр поступила, но Тамарочка как закричит на меня: «Маменька! Это судьба моя! Это чудо, что меня взяли, ведь я мечтала о сцене! Если будете противиться, убегу!» Я тогда шибко подивилась. Какие такие мечтания? Правда, иногда я за ней замечала склонность к лицедейству. Ну, думаю, будь что будет, ведь я ее знаю, точно убежит, упрямая. Так на нее глянешь – мягкая и легкая. А ведь нет, упорная, своего добьется. Смотришь – прозрачная, а в душе – кремень!

Оля слушала рассказ старой женщины, затаив дыхание и боясь, что кто-нибудь войдет и перебьет воспоминания.