Суровые будни (дилогия)

Да, о чем он сейчас думал? О Чеснокове... Кое-что о нем уже дошло до Оленина. Человек он своеобразный. Испытать пришлось такое, что немногие выдержали. Может, потому и привлекает в нем какая-то внутренняя надежность и принципиальность. Экую телегу насобирал он всего за свою жизнь, накопил в душе! На первый взгляд кажется немного ограниченным, этаким простачком, а заговорит, так невольно начинаешь чувствовать себя незнайкой. Спокоен, рекомендации дает, когда просят, и вообще держится скорее как наблюдатель, чем как активный работник управленческого аппарата хозяйства. И все же, если присмотреться внимательно, можно увидеть в его немножко скорбных глазах притаившегося живого и мудрого бесенка. Бесенка вовсе не безразличного.

Как он тогда с Порогиной, а? Оленин рассмеялся, вспомнив собрание в правлении. Порогина проводила очередное «запланированное свыше мероприятие» на моральную тему. Разнесла вдрызг колхозного пьяницу и разгильдяя Пырлю, призвала всех брать пример не с таких, как он, а с таких, как Николай Шпаковский. Он не здешний, а из деревни Латы. Вот человек! Кроме воды, он за всю свою жизнь ничего не пил, зато когда в 1927 году с ним встретился писатель Анри Барбюс, ему исполнилось сто сорок лет! А дочери его двадцать шесть...

Битюг, как всегда, гоготнул:

— Вот бы девкам нашим такого тверезого! У-ух! Какой прирост кадров пошел бы в колхозе!..

На Битюга цыкнули, он замолк. Но когда Порогина принялась опять восхвалять тех, кто живет трезво и долго, ставить долголетие им в исключительную заслугу, неожиданно заговорил Чесноков.

— Жизнь человеческая ценится не за длину, а за содержание. Как, скажем, хорошая басня. Великие люди мира совершили великие дела в возрасте тридцати — пятидесяти лет.

Порогина насторожилась.

— Какие такие великие?

— Маркс, Ленин, Наполеон, Аттила...

— Никаких аттил мы не знаем! А ставить вождей нашей партии рядом с императором Наполеоном никто вам не позволит, коммунист Чесноков! Их надо ценить и уважать, а вы... А вы...

Она едва не задохнулась от справедливого возмущения. Чесноков развел руками и поблагодарил учтиво за совершенно правильное замечание. Но Оленину, как и некоторым другим, было ясно: Чесноков над ней просто издевается.

Вспоминая подробности того собрания, Оленин увидел как наяву широколобую голову Чеснокова, наклоненную над бумагами, задиристое желтое лицо Порогиной и подумал: «Такая способна любое самое интересное и серьезное дело превратить в фарс».

А что представляют собой другие женщины-колхозницы? Других женщин он не знал совсем. На первое время старался хоть имена-отчества запоминать и то преуспел мало. Ксения Ситкова, Ирина Трофимова, Марина Глазкова... Да, еще эта, как ее... С наивными серыми глазами, уж немолодая, а стыдлива, что красна девица?.. Вот, пожалуй, и все. А остальные?

...Совещание на стане бригады затянулось допоздна. Плестись бы разговорам еще, да подпирала ночная смена.

Кто не знает, что такое пахота ночью, не дай бог тому и узнать.

Тракторы, подмигивая фарами и недовольно бормоча, поползли на зябь. Оленин так натрясся в седле, так намотался за день, что свалился без сил под навесом с решением не думать больше ни о чем. Положил руки под голову, и тут же мысли, как сухие листья, сдунутые ветром, закружились, понеслись. Замелькали события прошедшего дня. Нет от них покоя. Так в думах и задремал. Очнулся не поймет отчего. В желудке заурчало? И, как в насмешку, едва ощутимый ветерок донес запах мясного варева. Сглотнул судорожно голодную слюну — с утра во рту маковой росинки не было. Брюхо дает знать. Повернулся на спину, невнятно подумал: «Жизнь... Между небом и землей. Точно электрон, покинувший атом... Скорее бы разделаться с уборочной да заняться немного и собственными делами...»

Поглядел в темный провал неба: посреди словно меловая дорога просыпана. Звездное перевясло галактики... Млечный Путь... Кто ездит по этому пути? Ночь? День?

Провел пятерней по седеющим, еще густым волосам, вытащил из-за уха соломинку, погрыз задумчиво. Сон пропал.

Как всегда в трудные минуты жизни, пришли на память боевые годы юности, друзья и те тяготы, которые довелось испытать ему уже после войны. Они сейчас являлись для него как эталон для сравнения. Эталон... Оленин улыбнулся, вздохнул устало. Трудно было бы в председателе колхоза Леониде Петровиче Оленине узнать того отчаянного, беззаботного Леньку Оленина, каким помнили его товарищи, летавшие с ним крыло в крыло в самое что ни есть пекло боя. Если годы не очень-то изменили его лицо и внешность, зато крепко изменили характер. Так изменили, что он иногда сам себя не узнает и удивляется.

С полей по-прежнему жаркими очередями сыпали кузнечики. Неожиданно, откуда ни возьмись — луна. То ли из земли вылезла, то ли с неба свалилась и о землю споткнулась, а затем, подскочив невысоко, повисла на далеких пажитях. Оленину с голодухи показалось, что это желток на вилке... Расплывчатый свет холодным игристым квасом потек разливом по земле. Заверещали еще пуще кузнечики.

Расплывчатая тень заслонила звезды. Полушепот.