Суровые будни (дилогия)

— Да-да... Конечно. А что это у вас за... за игрушка? — показал секретарь прокуренным пальцем на карман Оленина, где лежал портсигар.

— Корень целебный... — ответил тот сдержанно. — Каждая зверюшка находит для себя действенное зелье от болезни. Так и я...

— Гм... И часто приходится вам прибегать к этому... вашему зелью?

Оленин натянуто усмехнулся.

— Вы слышали, что на паровых котлах есть предохранительный клапан? Когда кочегар даст маху и давление пара перевалит красную черту манометра, котел может взорваться. Так вот, чтоб этого не случилось, излишек пара стравливается в атмосферу.

Вынув опять из кармана портсигар, Оленин подбросил его на ладони.

— Это тоже вроде предохранительного клапана... Крепко помогает мне иногда при... при встречах некоторых и разговорах. Случайно набрел...

Лицо Трындова сморщилось.

— Чересчур мудрено...

— Ничуть. Вы ведь тоже хватаетесь за коробку и садите папиросу за папиросой, когда берет вас за живое… Наш бухгалтер Чесноков, например, отводит душу на счетах, лупит костяшками…

Трындов снял очки, почесал переносицу, подумал:

«Люди дерганые какие-то все. Да еще научную базу под свои выходки подводят...»

— Уж если завели клапаны предохранительные, то включайте их своевременно... — намекнул он и неожиданно для Оленина потрепал его по плечу. Для этого пришлось поднять руку довольно высоко.

— Ну вот что… — протянул он, мучительно морщась, — попробуйте давайте еще, может быть, таким образом… Потолковать если кое с кем из районных хозяев?.. Или с инспектором?.. — Помолчал, думая, закурил, машинально пошевелил перед собой ручкой окурки.

— Нет, посылать еще раз инспектора не годится, будет воспринято как нажим… — Вдруг встрепенулся, вспомнив что-то. — Послушайте, Леонид Петрович, скажите честно, как коммунист коммунисту: уверены вы, что эта кузница не рухнет?

— Уверен, Антон Кириакович! Иначе стал бы я просить?

— Так зачем, в таком случае, вы приехали ко мне? Идите и работайте на здоровье, ясно? Договорились? И еще скажу вам по-дружески — подобные мелочи надо решать самостоятельно в рабочем порядке.

Выйдя из райкома, Оленин встал на крыльце. Жара — нос высовывать не хотелось. Ступеньки сухие до звона. Возле крыльца в сухой пыли купаются куры: здесь, в степном районе Поволжья, вода только в лужах после дождя бывает.

Над коновязью, где стоял караковый Хвостач, носились назойливо оводы. Конь зло мотал головой, ударял копытом о землю — хвост не помогал.

Оленин отвязал повод. Продолжая думать свое, медленно вдел ногу в стремя и, держась за луку седла, подпрыгнул раз, другой. Конь не стоял на месте. Оленин случайно оглянулся. В окнах райкома насмешливые лица. Мол, гляди хлопцы, как городской-то председатель на коня залезает!

«Размазня! Забыл, где находишься! — выругал себя Оленин. — А это, ишь ощерились... В кабину МИГа бы вас! Вы бы у меня не так ощерились!..

И, хлопнув с досадой по крупу коня, он молодцевато взлетел в седло. Караковый запылил по дороге за околицу.

Степь... Слепящее солнце выжелтило небо и землю, заволокло их сизым маревом. Словно овсяный кисель, дрожали разбросанные далеко, выпитые солнцем поля: они отработали свое. Обожравшиеся зерном грачи лениво прохаживались по дороге.

Предчувствие не обмануло Оленина. Пока ездил в райцентр, во второй бригаде случилась поломка комбайна. Вышел из строя рычаг на подборщике. Была бы деталь как деталь, а то тьфу! Но ее на коленке не выкуешь! Оленин — галопом в бригаду. Самое большое поле уже убрано, солома в стогах, тракторы пашут зябь. Один стоит у дороги. Возле него учетчик Павел Глазков и тракторист. Размахивают руками. Идет, видать, горячая перепалка.

Оленин прыгнул с коня, бросил повод на луку седла. Те, не замечая его, продолжали яростный спор. Солнце светило из-за спины председателя, и казалось, что даже с волос спорщиков сыплется пыль. Здоровенный тракторист по фамилии Битюг, с одутловатым, кирпичного загара лицом без бровей и ресниц, гнул таким матюгом, что Хвостач, насторожившись, запрядал ушами...

— Тихо! — крикнул властно и громко Оленин, иначе б они его не услышали.

Шум оборвался.

— Что за ругачка?

Глазков показал сердито на тракториста.

— Вот деятель! Полюбуйтесь! Пашет, называется... Островов наделал да еще глотку дерет: записывай ему! Ра-бо-тяга...

В последнее слово Глазков вложил столько холодного презрения к портачу, что будь на его месте лужа; она бы тут же оледенела.

В ответ ему Битюг не проговорил, а прогавкал:

— Плевал я на твою работу, мать... мать...

И чвыркнул длинным, словно шомпол, плевком.

Оленин посмотрел на поле в залысинах, прищурился, сказал раздельно, строго:

— Правильно делает учетчик, что не записывает. И нечего щериться! За такие дела штрафовать надо!

— Ну-ну! Полегче штрафуй, председатель!.. Ты сегодня здесь, а завтра тебя только и видели! А нам жить. Жить! Хлеб зарабатывать. А ты куды хлеб гонишь? На элеватор? Герой! Он себе орденишко выслужит, а нам на трудодни — шиш? Штрафами стращаешь? Народ покажет тебе штрафы! Найдем управу! Кровь из носу, а положенные четыре килограмма выложь!