Суровые будни (дилогия)

— А что же делать? Кому больно надо — найдет меня и здесь...

— Гм... Резонно... — после минуты раздумья оживленно заметил Оленин и с интересом уставился на Чеснокова.

Мало-помалу к обеду набралось человек десять. Так и работали дотемна.

Вечером Оленин никого не вызывал, ни с кем не разговаривал, собраний и летучек не устраивал — ушел отдыхать, ровно ничего не произошло.

Утро выдалось такое же ясное, как и накануне. Со дворов потягивало дымком горящих кизяков, посреди улицы пылило стадо коров, женщины с ведрами спешили к колодцу. День начинался, как обычно. Но дальше стало твориться что-то странное и ничем не объяснимое, отчего Крутая Вязовка пришла в смятение.

Пырля, поставленный на лето водовозом, потерял вчера где-то по пьянке ведро. Воду черпать нечем. Торкнулся в материальную кладовку — заперто. Второй раз пришел, третий — то же самое. «А-а!.. — фыркнул он, — как меня, так ругают на каждом шагу за дисциплину, а тут полдня сидишь и не дождешься кладовщицу. Околачивается где-то, а мой заработок должен страдать? Знать ничего не хочу! Мне вынь да положь ведро — и вся недолга!..»

Не по уму ревностный Пырля направился жаловаться в контору. Каково же было его изумление, когда и контора оказалась пустой! Мало того, замки висели на бухгалтерии, на складах, даже на мастерской! И ни единого бригадира!

Все как вымерло! Такого не бывало никогда. Посетители и разные просители шастали от здания к зданию, кружили во дворе правления, костерили на чем свет руководителей-бюрократов да так и уходили со своими нуждами не солоно хлебавши.

Те, что понастырнее, залезали в коридор конторы, где висел телефон и слышны были частые звонки, но уборщица выпроваживала всех без стеснения и отвечала одно: «В правлении никого нет и те будет. Кому нужен председатель или бухгалтер, идите на плантацию».

На самом деле все члены правления, бригадиры, колхозники-коммунисты и комсомольцы работали на массиве. Перелом наметился с полудня. Редкими косячками поплыли те, кто не мог обойтись почему-либо без помощи колхоза, одному то нужно, другому — иное. Неохотно подходили и те, кто из-за своего легкомыслия и равнодушия не вышел вчера. Большинство поняло, что председатель взялся не на шутку, поблажки никому не даст.

Оленин помалкивал. «Люди есть люди. Вчера был неуспех. Ну и что же? Сегодня инертное состояние духа преодолено. В сознании людей появился сдвиг, значит, появятся и на плантации. А это, пожалуй, важнее количества валков, возведенных за день», — отметил про себя Оленин.

Трудно, очень трудно ломаются кондовые привычки вязовчан, но пример — великая сила. Пусть он, пример, показан даже одним человеком, но показан убедительно, ощутимо, этот пример принудит людей заглянуть критически внутрь себя, присмотреться к самим себе, чтоб увидеть часто не с лучшей стороны.

Не Оленина учить, где надлежит находиться ведущему командиру, чтобы хорошо видеть поле сражения и руководить действиями своих ведомых. Так было в боях за Родину, так остается и в битве за хлеб.

Махая весь день лопатой, Оленин то и дело посматривал на дорогу, на берег Ташумки, старался не пропустить ни одну запоздавшую «лопату». А такие нет-нет да и появятся. «Вот еще одна, легка на помине...» — заметил Оленин и отправился встречать. Не доходя немного, остановился, снял кепку, радушно помахал. Лицо его так и сияет приветливостью, но женщина видит, что приветливость эта ненатуральная, и ежится.

— Доброго здоровьичка, Марья Семеновна! Нешто поработать надумали?

Та согласно кивает, однако глаз не поднимает.

— А я-то каков, а? Так подвел вас! Так подвел!..— восклицает он с кажущимся сожалением. — Уж вы извините меня, Марья Семеновна: зашился вконец с этим огородом... А увидал вас сейчас и говорю, себе: «Так-то ты, бессовестный, выполняешь обещания? Так-то ты выделил подводу Марье Семеновне, чтобы она могла съездить по делам своим в райцентр? Она же тебя просила, а ты?..» И так уж я себя ругал! На самом деле, вы рук не покладая стараетесь для колхоза, а колхоз для вас не мог сделать пустяк такой! Теперь уж и не знаю, как исправить оплошность. Может, сами подскажете?

Оленин продолжает улыбаться. Женщина понимает: сочувственные слова его — издевка. Но она ее заслужила, и ей стыдно. Она мнется, не зная, куда девать руки с лопатой, и сказать ничего не может.

Из-под берега Ташумки живо вылезает еще одна — молодая, рыжая, с молочно-белой шеей: сегодня впервые, видимо, солнце увидела. Эта побойчее. Свою неловкость старается замаскировать оживленной речистостью.

— Ой, Леонид Петрович, вам словно бы и не по чину ковыряться лопатой в земле...

Он посмотрел косо и холодно, и та сразу почувствовала: ее лесть на председателя не действует. Тут же быстро нашлась, меняет тактику, «подпуская самокритики»:

— На самом деле, безобразие! Председатель, занятой человек, возится с лопатой, когда нас, баб, вона сколько, хоть пруд пруди!.. Как есть зажирели от безделья! Всяческую изящность потеряли...