Суровые дни

Онъ ещё не совсмъ отошёлъ, ещё не весь здсь. Смотритъ-осматривается, какъ человкъ, только что переплывшiй рку. И какимъ же маленькимъ и скучнымъ, должно быть, кажется ему теперь здшнее посл просторовъ, гд топчутъ и жгутъ, гд жизнь потеряла цну, а смерть… Къ ней привыкаютъ скоро и не обращаютъ вниманiя.

- День думаешь, другой… а тамъ и думать не думаешь.

Въ огн и грохот показалась ему новая жизнь. Повидалъ нмецкую землю. Да, живутъ. Удивила она его ровными, какъ оструганная доска, дорогами, чанами съ мясомъ, окороками на чердакахъ, машинами, чистенькими хуторами, садами, яблоками, погребами, полными масла и пива, закромами пшеницы и ячменя, воздланными полями. Жизнь какая! Собственными глазами видлъ и прикоснулся. И какой же жалкой должна показаться ему теперь эта приткнувшаяся къ ветл изба.

- Правда, скушно. Послужилъ отечеству… Мы за своё, а имъ-то за своё куда злй нужно. Нажито у нихъ - въ сто годовъ не прошь…

Заглядываетъ подъ нависшiй надъ нимъ хохолокъ избушки.

- Въ гошпиталь изъ вагона два барина меня волокли, для отечества тоже старались. Папиросками угощали…

Все кривитъ ротъ и глядитъ на свою култышку.

- Общали механическую ногу выдать… мрку сымали, къ Рождеству наказали прiзжать. Общали на казенное мсто взять… Чего не общали!..

Его Марья, всегда его боявшаяся, и теперь, какъ-будто, ещё боится.

Глядитъ на него тугимъ, сторожкимъ лицомъ, коситъ пугливо. Чуть покличетъ - бжитъ. И видно по его лицу, что доволенъ онъ, что тутъ его Марья, что подаетъ ему костыли и помогаетъ подняться, хотя онъ это и одинъ уметъ. Бабка печётъ ему яйца, даётъ молока, всячески старается скрасить скучное житье дома: а ну - уйдётъ? Да куда же ему уйти! И на Ильинъ день, и на перваго Спаса она приходила къ батюшк, выпрашивала у него стаканчикъ церковнаго вина, «для больного», и плакалась, разсказывая, какъ ласковъ съ ней Васенька: ни крикнетъ, ни обругаетъ.

- Свту дождались.

У ПЛАКУЧИХЪ БЕРЕЗЪ

_{Памяти павшаго въ бою капитана Е. Е. Пiуновскаго.}

I

Мы идемъ въ дальнюю дорогу, - съ котомками, съ палками, въ помятыхъ гимназическихъ фуражкахъ, съ побитыми спогами.

Пестрыя чуни изъ суконной кромки!..

Слпой старичокъ сидитъ въ придорожной канав, въ лопухахъ, съ пестрой вязкой суконныхъ туфель и, надвъ ихъ на сморщенныя коричневыя руки, похлопываетъ по тропк.

- Эхъ, сами лапотки бгутъ, Къ Угоднику доведутъ!

А намъ надо къ Угоднику. Да и старичокъ такой ласковый, онъ поётъ что-то про хлбушекъ, про лучокъ, который ему нуженъ, про усталыя ноги, которыя будутъ смяться въ его лапоткахъ. Всё ново для насъ. Наши юныя сердца ласковы, какъ эти мягкiя тропки, убгающiя въ новую даль.

Бредутъ одна за другой пестрыя богомолки. И он тоже ласковы: он говорятъ намъ - касатики, подолгу крестятся на каменные столбики съ иконками, у деревень, и такъ хорошо жуютъ чёрныя сухари гд-нибудь подъ придорожной берёзой, зачерпнувъ воды изъ лсной ямки. И небо ласковое, утреннее, iюньское; и дымки незнакомыхъ избушекъ, и блый платокъ зазывающей отдохнуть молодой бабы, у которой ласковые глаза.

Мы идёмъ, идёмъ… Впереди радостная дорога. Впереди тоже, конечно, радостная жизнь наша. И въ самомъ конц - святое, Угодникъ.

Гд-нибудь, у лска, гд землянка сильно цвтётъ, откуда потягиваетъ ландышемъ, съ кукушкой въ перелск, съ избушкой лсного сторожа, которая напоминаетъ намъ хижину милаго американскаго охотника и которая тоже радостна намъ, мы, ласковые другъ къ другу и ко всему на свт, достанемъ чёрные сухари и закусываемъ у болотца. Тутъ много стрекозъ. Тутъ старенькiй старичокъ насыпалъ на тропк ворошокъ изъ мшка, лопаточку муравьиной кучи, положилъ рядомъ грудку еловыхъ втокъ и добываетъ муравьиныя яйца. Мы лежимъ на локтяхъ и слдимъ.

Хорошо работаетъ его фабрика.

- Для соловьевъ, родимые… для соловьевъ, кормильцы!

Хорошо бы всё лто жить здсь, сидть ночью у костерка, спать въ шалаш, а на зиму уходить куда-то, за двадцать верстъ, гд у старичка живутъ птухъ и кошка. Мы общаемся зайти какъ-нибудь къ нему, занести старые сапоги и посмотрть птуха, который совсмъ сдой.

Милая сказка.

За старичкомъ цлая жизнь, можетъ-быть страшная, которая привела его на дорогу за муравьиными яйцами. Но мы такъ юны, такъ радостны въ это утро…

А вотъ и богатое помстье чьё-то. Смотритъ за прудомъ садъ.

Смотритъ за нимъ голубая дача въ парусин, серебряный шаръ въ цвтник. Тамъ богачи живутъ. Насъ томитъ жажда, а тамъ пьютъ чай. Но намъ ничего не надо. Столько простора здсь! И люди все такiе хорошiе, ласковые.

Мы давно бжимъ нога-въ-ногу съ высокимъ бородатымъ мужикомъ въ лаптяхъ, который очень спшитъ и который разсказалъ намъ, что у него расшибся на стройк сынъ, и теперь у него такое горе. Идетъ къ Угоднику помолиться, чтобы вышло ему какое способiе. Мы не знаемъ, можетъ ли ему выйти, а мужикъ спрашиваетъ:

- А вдь должно выйти?..

- Обязательно! - говоримъ мы и проходимъ вёрсты.

- Вотъ спасибо! - говоритъ мужикъ и угощаетъ насъ чёрной лепёшкой.