«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

Вчера я узнал, что Моск<овский> Театр Революции в Ташкенте. Там ли Максим Максимович Штраух и Мих<аил> Фед<орович> Астангов[329]? В идее “Гамлет” предполагался для них. Когда его перехватил МХАТ, я был подкуплен энергией этого захвата, жертвами, на которые шел театр (договор с Радловой) и нетерпеливостью их требований. Астангову очень хотелось сыграть Гамлета, и даже во МХАТе признавали, что это был бы самый лучший Гамлет. Астангова интересовало, на какой срок заключен со мной постановочный договор. Они приобрели право первой постановки сроком до 1 января 42 г. Через неделю этот срок истекает.

Все были правы. Гамлета они не успели поставить, задержав его реализацию по всей России. Только Новосибирск ухитрился подхватить новый перевод, а о Смоленске и Курске, готовивших спектакль, говорить не приходится. Все это очень грустно. Гамлет не только лучшая из моих работ, переводных и оригинальных, не только лучший из русских переводов этой трагедии, – мой Гамлет лучший из неанглийских Гамлетов, включая Шлегеля[330]. И вот он остался без приложенья.

Сейчас я (по мысли Морозова[331] и Ком<итета> по дел<ам> Иск<усств>, – моим предложеньем были Ричард II или Генрих IV с Фальстафом) кончаю перевод “ Ромео и Джульетты”, слабый и безжизненный перевод юношеской и местами манерной вещи Шекспира, сущей дребедени по сравненью с Гамлетом. И зачем при неосуществленном Гамлете, это нужно было делать? Иногда, а теперь в связи с известьем о местонахождении Т<еатра> Р<еволюции> и точнее, в прямом отношеньи к нему, мне кажется, что вы оба живы и не голодаете, потому что как-то участвуете в какой-то Ташкентской постановке моего перевода, но по-… <конец письма утерян>.

<3 января 1942. Чистополь>

Встревожен молчанием поздравляю новым годом получи узбекского управления авторских прав улица Сталина 47 одну тысячу пиши. =Целую Боря=

Мы познакомили Ахматову с Козловскими, и они устроили нам сказочную встречу Нового года с удивительным пловом, приготовленным в котле на дворе, для чего был нанят узбекский повар, с шампанским и музыкой. Вторую Бетховенскую сонату играли в четыре руки Алексей Федорович с братом Дмитрием, который был тоже эвакуирован в Ташкент. Ахматова читала стихи и, кроме того, прочла нам полученное ею на днях прекрасное письмо от папочки. К сожалению, оно потом у нее потерялось – папа разбирал в нем ее Поэму, которую она читала ему осенью в Москве. Возвращались мы на заре по тихим улицам, усыпанным палыми листьями. Они громко шуршали под ногами, заглушая нежное журчание арыков.

В конце года меня стали вызывать в военкомат. Приближался срок призыва. Мама, да и я сам, тревожились. Разнесся слух, что при Академии бронетанковых и механизированных войск откроют краткосрочные курсы подготовки танковых техников. Получив очередную повестку, я зашел к Ивановым попрощаться, не зная, вернусь ли домой из военкомата. В ходе разговора Тамара Владимировна взяла телефон и позвонила генералу Ковалеву – начальнику Академии. Представившись ему, как “жена писателя Всеволода Иванова”, она попросила меня принять. На следующий день я пришел к нему на прием. После короткого разговора и заявления с просьбой принять меня на подготовительные курсы в военкомат были посланы бумаги о моем призыве в армию и зачислении в военную академию.

16 февраля я собрал вещички, и мама с Мишей Левиным проводили меня в военный городок за пивоваренным заводом, 23-го, в день Красной армии, я был приведен к присяге. Неожиданно выяснилось, что никаких краткосрочных курсов, которые я надеялся быстро окончить, нет – это формировался основной курс инженерного факультета академии. На него приезжали кадровые военные с фронта и из училищ, призывались студенты высших учебных заведений. Было отделение детей генералов и их знакомых, куда я и попал поначалу. Потом всех пересортировали, и начались занятия, длительность которых была еще долгое время неизвестна. В результате я проучился в академии четыре с половиной года и окончил ее лишь летом 1946-го.

Первые месяцы нас совсем не выпускали за территорию военного городка, я очень тосковал. Миша Левин и мама подходили к забору в мое свободное время, и мы потихоньку разговаривали.

16 февраля 1942. <Ташкент>

Дорогой Боря, Сейчас провожаю Женичку в Военную Академию Механизации и Моторизации. Он сдал на круглые отлично экзамены в Университете и его приняли слушателем в академию. Первый месяц будет жить в казармах, а потом, вероятно, дома. Итак у нас сын совершенно самостоятельный и взрослый.

11-го числа я поздравила тебя телеграммой с рождением, но как выяснилось, в Татарской АССР есть два Чистополя (Береговой и Чистопольский), и отправили мою телеграмму в Чистопольский. Ивановы, которым я сказала о твоем рождении, тоже телеграфировали. Ты телеграммы верно получил. Живем мы теперь, как я тебе писала, на ул. Урицкого 70. Всем хорошим, что у нас здесь есть, мы обязаны Ивановым. Переехать же сюда помог Корней Иванович. Я получила в Бюро по охране авторских прав 1000 и 500 получила 12/II по почте. Спасибо.