«Существованья ткань сквозная…»: переписка с Евгенией Пастернак, дополненная письмами к Евгению Борисовичу Пастернаку и его воспоминаниями

Анна Андреевна пришла в ужас от условий, в которых мы жили, и посоветовала обратиться за помощью к Чуковскому. Вероятно, мама это вскорости и сделала, и Корней Иванович стал хлопотать о подыскании нам казенной комнаты, за которую не надо было столько платить, сколько мы платили за частную. Нам помогла в этом также Тамара Владимировна Иванова, узнав, что после отъезда Кирсановых[327] вскоре освободится соседняя с нею комната в доме на улице Урицкого, который был выделен писателям и их семьям.

Мы в нее переехали в декабре, купив предварительно на Алайском базаре мешок картошки и идя вслед за тележкой, запряженной осликом.

К нашему переезду комната в два окна была разделена надвое свежей глинобитной перегородкой. Из нее росла травка и еще какие-то бледные растения. Была хорошая печка, и нам завезли дрова. Получилось уютное двухкомнатное помещение, которому мы очень радовались.

О нашем переезде мама написала отцу письмо, которое пришло в Чистополь только 16 февраля будущего года.

<Декабрь 1941. Ташкент>

Дорогой Боря!

Уже два дня как мы живем на новом месте. Нам разрешили занять комнату уехавшей в Москву семьи Кирсанова. И так мы живем рядом с Ивановыми в доме, предоставленном эвакуированным писателям. В этом помогли Чуковский и Тамара Владимировна. Как только нам с Женькой хорошо, так нам хочется, чтобы ты на нас поглядел. У нас топится в комнате маленькая плита, и мы в ней сейчас печем картофель. Ивановы как раз сегодня получили письмо из Чистополя с припиской от тебя, только что ее прочла. Я думаю, что ты уже получил наши два письма.

Подробно описывать наши беды и достижения трудно, – в тихом Чистополе не поймешь очумевшего от наплыва эвакуированных Ташкента. Набегавшись с выяснением ошибочно присланной бумаги о нашем выселении в Бухарскую область и одновременно с представлением нам права перепрописки в писательский дом, я слегла. Болело горло, а так как у нас в доме дифтерит, то трое суток ко мне даже соседи боялись зайти, часов в 6 возвращался Женек и часам к 8-ми приносил мне обед, нам дали на одного человека пропуск в писательскую столовую. Потом был еще Женьке вызов, пока он дома, сдает сейчас зачеты. Думаю, что теперь наш быт понемногу наладится, только бы Женек его подольше со мною разделил.

Сегодня один узбекский писатель подошел ко мне выразить тебе свои симпатии. После того, как Погодин и Вирта[328] чуть не превратили нас в самозванцев, я, как и раньше (до приезда Московских писателей), тут же ему объявила, что я первая жена Пастернака и эвакуирована в Ташкент с сыном, как твоя семья. Несмотря на мое заявление, он просил, если у меня в чем будет нужда, прибегнуть к нему, он член правления Литфонда и т. д.

Фамилию его я тут же забыла.

Ну крепко тебя целую. Пиши. Наш новый адрес: улица Урицкого. д. 70. комн. 4.

Женя

Чистополь. 18. XI.41.

Женичка, дорогой мой сынок, как ты и что ты, и что поделывает мама? Учишься ли ты? Привели ли к чему-нибудь твои театральные шалости и пробы? Мне больше по душе были бы твои успехи по математике и физике, но все равно, руководствуйся собственными влеченьями. Я о вас ничего не знаю, писал вам отсюда, но ответа пока нет.

Тебе и маме, наверное, кажется, что я забыл вас и бросил о вас заботу. Вам надо знать, что Москву, единственное место заработка и центральный узел связи с разъехавшимися, я должен был оставить по предписанью, в силу которого союз писателей подлежал немедленной эвакуации.

Я этому подчинился вот из каких соображений. Если бы меня с вами и З<инаидой> Н<иколаевной> разделило пространство резче, чем раньше, главное горе было бы не в полной отрезанности, а в том, что мы друг другу страшно бы затруднили жизнь и дальнейшее поведенье, попав в положенье взаимных заложников. Каждое мое слово и в особенности невредимость оказались бы бичом, за которые пришлось бы платиться вам и З. Н. с детьми. Об этом пришлось подумать всем, у кого семьи были отправлены в восточном направленьи. Этот довод я выдвигал Г<енриху> Г<уставовичу>, которому следовало уехать ради Адика, находящегося на Урале. По слухам он тоже выехал из Москвы, но во время моего отъезда у него не было на это денег.

По разным причинам, и отчасти в силу необходимости, предполагали остаться (я не знаю, что было дальше) дядя Шура, Нейгаузы, Асмусы и множество других знакомых. Но ни они, ни я не оценивали, конечно, должным образом удесятерившихся ужасов и опасностей ураганной бомбардировки города перед занятием и тяжести осады. Не знаю, известно ли у вас о смерти Афиногенова? Они уже были в Куйбышеве (Самаре). Рассказывают, что его с ней предполагали командировать от Информбюро в Америку. Ему потребовались из Москвы какие-то документы, находившиеся у него на месте службы, на Старой Площади близ Ильинки. В 6 ч. вечера он прилетел в Москву, в 7 был в помещении Информбюро в своем кабинете и через минуту был убит взрывом бомбы, упавшей близ дома ЦК. Но вернемся к деловым вопросам.