Суть вещи

Она ощупывает себя, как рыбку, начиная с головы – не торчат ли где кости. На затылке быстро отыскивается рассеченный участок кожи, Лиза засовывает палец под лоскут, ладонь становится горячей и мокрой, но кости, кажется, целы, а это уже хорошо.

Наскоро обтерев пальцы колючим мешком, Лиза продвигается по собственному телу – находит живот и спину, добирается до ног, руками подтягивает их к животу и разминает легонько, пока в них не просыпается адская электрическая боль, на время заглушающая даже боль в голове. Тело найдено, тело на месте, пора исследовать подвал.

Лиза подползает к стене. Стена ледяная и сырая, она будто дышит Лизе в лицо. Лиза проводит рукой по влажной поверхности, натыкается на неошкуренную деревянную полку. Пара заноз – невелика цена за ощущение живого дерева под пальцами, но удача быстро кончается: полка уставлена противными гладкими банками, и Лиза прекращает исследовать стену, мало ли что еще нащупаешь, так недолго и вскрикнуть, а отдавать жизнь за возглас отвращения было бы крайне непредусмотрительно.

Лиза ползет в другой угол, осторожно шаря руками перед собой. В ноздрях появляется какой-то новый запах – резкий, ясный, рыжий, но рыжина совершенно не такая, как у праздничного и лукавого запаха иностранной монетки с парадным женским профилем на аверсе, завалившейся за подкладку зимней куртки и позеленевшей там к следующей зиме. Монетки пахнут легкими шелковыми кудрями, а здесь скорее жесткая пакля с ссохшимися окровавленными волокнами. Совершенно иной рыжины запах, будничный и честный. Так пахнет от ножей в мясных рядах. Лиза хорошо знает этот запах.

Тот человек в туфлях из пупырчатой кожи, он учил ее различать цвета. Лиза оказалась в его власти, потому что не хотела разговаривать, а он должен был ее починить.

Говорить-то она не говорила, а понимать, конечно, все понимала и, когда он просил ее выбрать синюю карточку, послушно вытягивала ее из стопки. Правда, иногда все-таки ошибалась и выбирала зеленую – особенно когда он клал их рядом. И когда она ошибалась, он поступал с ней так, как взрослым с детьми поступать не положено.

Лиза быстро сообразила, как незаметно пометить карточки, чтобы путать их пореже. Однако синий был самим собой только у того человека на карточке, а каждая живая вещь обладала своим собственным, уникальным цветом, и Лиза понятия не имела, как определить цвета людей и вещей, не пытавшихся учить и наказывать ее. У них цвет, представлявшийся ей синим, мог называться как угодно.

Тот человек твердил ей, что она ошибается и цвета подобны людям – все одинаковые, какой ни возьми. Теперь, очутившись в месте, где нет вообще никакого цвета, Лиза вдруг чувствует, что потратила жизнь не зря. Она доказала, что все это время была права: сам на себя похож только мертвенно-белый – цвет человеческой кожи, отжившей свое. А если взять рыжий, окажется, что он постоянно разный и нет тут никакой константы, хоть убей.

Интересно, думает Лиза, теперь каждое желание будет вот так исполняться? Пожелала убежище, чтобы ни с кем не разговаривать и не видеться, – пожалуйста тебе, темный подвал. Зато теперь сколько угодно времени, чтобы все спокойно обдумать. Только нужно поаккуратней со словами, выражения типа “хоть убей” временно под запретом.

Боль в ногах стихает понемногу, и Лиза обнаруживает лестницу. Еще несколько заноз – вот и щелястая крышка. Лиза приспосабливает нос к одной из щелей, принюхивается. Надо же, свет сквозь крышку не проникает, а запах – сколько угодно. Зато выясняется, что переживать насчет того, что дом протухнет, не стоило бы – он уже протух. Запах отвратительный.

Сверху раздаются шаги. Кто-то проходит прямо над Лизиной головой, по крышке подвала. Деревяшки ощутимо дрожат, и вдруг на Лизино лицо срывается что-то живое и прохладное, скользит по подбородку, проворно огибает шею, проскальзывает за капюшон и скатывается по голому позвоночнику вниз.

Барьеры обрушиваются прямо Лизе на голову. Она кричит так, что у самой закладывает уши.

Резко вскочив, она снова ударяется затылком – видимо, об лестницу – и яростно вытряхивает из одежды то, что туда упало, а потом спотыкается обо что-то тяжелое и падает плашмя. Пальцы на ноге сворачивает невыносимая боль, и Лиза снова кричит, потому что уже все равно, пусть убьют, только пусть выпустят отсюда.

Не переставая кричать, она шарит по полу, пытаясь найти то, обо что она споткнулась, нащупывает тяжелый и острый железный клин с продолговатой прорезью в толстой части и, ухватив его поудобнее, лупасит им по глиняным стенам, по лестнице, по полке с ненавистными банками. Во все стороны летят щепки и осколки, врезаются в ее лицо и руки, но ей уже все равно, все равно, все равно.

Сверху раздаются какие-то крики. А поздно, чувак. Спускайся-ка лучше к Лизе. Лиза и тебя разнесет на щепки и соленые огурчики.