Суть вещи

Я осторожно усаживаюсь на диван в Митиной гостиной и прилежно пытаюсь не думать. Это сложно, учитывая, что в прошлый раз я не слишком хорошо рассмотрела обстановку, а теперь каждая вещь тут – как отличник за первой партой. Все кричат, перебивая друг друга, тянут руку, торопятся показать, чем живут. Я закрываю глаза, чтобы их не слышать, – и вдруг отчетливо понимаю: ну конечно, никакие это не галлюцинации, никакой не дар. Обычная работа мозга. Картинки, которые видит любой из нас, – сколько в них реальности, какая часть достроена нашим трудолюбивым серым веществом? Страшнее этого вопроса только тот, что о самосознании. Где среди этих мясных рядов затерялась наша личность?

Очевидно, вещи рассказывают только то, что можно умозаключить, а мозг достраивает остальное. В конце концов, ему привычно этим заниматься. Он только тем и занят всю свою – и нашу с ним общую, так совпало, – жизнь. Этакий кружок кройки и шитья, только в результате не часть вырезается из полотна, а наоборот, цельная реальность, как лоскутное одеяло, составляется из наших несовершенных картинок, полученных от наших несовершенных глаз. Так мой мозг достроил изображение Стаса, то есть человека, потерявшего запонку. Предугадать, как выглядит ворон, он, конечно же, не мог, но мог придать владельцу запонки максимально непривлекательные черты – потому что понимал, что ничего хорошего в нем нет. Остальное – обычное совпадение. Ненамеренное, и потому выглядит невероятным. Но если приглядеться, вокруг полно совпадений.

Главное, я могу доверять вещам. Всегда могла. А значит, и себе. Одно дело – подвергать сомнению собственные умозаключения. Святая обязанность любого мозгоносителя. А вот доверие к себе – базовая ценность. Нужно это запомнить.

Я пытаюсь запомнить что-то еще, а потом вдруг просыпаюсь на следующее утро – от облегчения, будто меня не стало. Не шевеля головой, чтобы не повредить это восхитительное чувство, осматриваюсь. Щека лежит на прохладной мягкой подушке, тело укрыто теплым одеялом. От вчерашних мыслей в голове осталась только тупая далекая боль, и теперь, когда она отступает, как позавчерашнее наводнение, наконец обнажается единственно важная мысль – бабушка. Как она?

Я осторожно осматриваюсь. Митя сидит в кресле у дивана, кажется, дремлет. Чего ему в кровати-то не спится? Может, у него тут и нет никакой кровати?

– Митя, – тихонько зову его я. – Митя, проснись.

Он вздрагивает, распахивает глаза, натыкается на меня взглядом – и тут же заметно расслабляется.

– Тьфу ты, – говорит он, зевая. – Думал, опять приснилась. Ты когда пропала…

– Митя, как там бабушка?

– Бабушка хорошо. Ей гораздо лучше, не волнуйся, – отвечает он. – Из ПИТа в обычную палату перевели.

– Нужно ехать к ней. Разрешат мне? – Я отбрасываю одеяло, вскакиваю, но сразу аккуратно присаживаюсь обратно: в голове темнеет, в глазах ломит, тело снова разбивается на кусочки. Кажется, мне нужно чуть больше времени.

– Стоит ли… Ну, тревожить ее. Лицо-то ты свое давно видела? Если только балаклаву на тебя надеть, да и то.

Балаклаву? А, опять эти его шуточки.

Я встаю еще раз, на сей раз аккуратнее, добираюсь до туалета, закрываюсь там, включаю воду и внимательно разглядываю собственное лицо. Вокруг многочисленных порезов разливается густая синева, кое-где переходящая в оттенки лилового.

Да, Митя прав, бабушку пугать не стоит. Тут даже балаклава не поможет.

– Какие у нас новости? – спрашиваю я, выходя из ванной.

– На кухню иди, – слышу я в ответ. – Тебе поесть нужно.

Оказывается, Митя иногда хуже бабушки.

Пока он кружит между раковиной, столом и плитой – режет, жарит, наливает, – я узнаю, что новости наши все как-то так себе. Данные с компа Дервиента помогли, но не слишком. Тех, кто все эти годы Дервиента крышевал, не удается нащупать даже близко. Однако Мите удалось кого-то там обскакать – он так и говорит: “обскакать”, и я представляю его гарцующим по коридорам в полной упряжи, – и подать документы в прокуратуру, так что ход делу дан.

– Чего ты ржешь-то? – спрашивает он, обернувшись от плиты. – Радоваться особо нечему. Будем допрашивать его сегодня. Хорошо бы, чтобы ты посидела на допросе, – вдруг говорит он, усаживаясь напротив. – Это против правил, конечно, но нам очень нужно расшатать его побыстрей.

– Я посижу, конечно, – отвечаю я, подбирая с тарелки последний кусочек омлета. – Нужно еще Тима позвать. Ян-то, наверное, не захочет. А Тим заслужил, мне кажется.

И тут я вдруг вспоминаю: есть еще одно дело, которое никак нельзя отложить.

– Стас. Он жив?

– Да жив, жив. Ну, пока что. Пулю достали, что-то там отрезать ему пришлось. – Митя очень красиво ест. Никогда раньше я не видела его с ножом и вилкой и сейчас остро жалею об этом. – Почему ты спрашиваешь?

– Нужно с ним поговорить. Срочно. Устроишь?

– Нет вопросов. Доесть-то можно? – почему-то снова смеется он. Будто я могу запретить ему есть и это его ужасно веселит.