Svadba

– Ты видел Кирилла? Что-то он мне не нравится сегодня. Я видела, как он разговаривал с этим парнем. Кто это, Сашкин бос? Я не могла слышать, о чем они говорят, но Кирилл вел себя, как ненормальный. Я думаю, за ним надо посматривать. Как бы еще скандала не было. Ты же знаешь, ка­кой он, когда выпивает. Что ты думаешь?

– Я думаю, твои страхи напрасны, не порть себе настроение.

– Ты думаешь?

– Я уверен.

– Слушай, почему ты не во фраке? Ты и так хорош, но представляешь во фраке! Ты был бы неотразим.

– Да.

– У тебя чудные сыновья.

– У меня все чудное и неотразимое. Увидимся позже. Иди в зал.

– Потанцуем?

– Обязательно.

Я уже убегал от нее, когда вдогонку услышал:

– Так ты присмотришь за ним?

В течение последующей процедуры, пока гремели фанфары и аплодис­менты, пока сходили по этой торжественной лестнице, пока усаживались за стол и вздымались первые тосты, ни Кирилл, ни Полюся, ни Хромополк не вылазили из моей бедной головы. Что делать?

Можно сказать Диме, другу и родственнику. Тот бы с десяток Кириллов скрутил в бараний рог. Был страшным буяном в детстве. Да и сейчас заметно, как руки его богатырские просят порой чьей-то неприятной физио­номии.

– Как бы ты его скрутил, Дима?

– Вот так... в бараний рог! А што-о жэ?

Но нет, Дима не годится по двум причинам. Во-первых, горяч, может играючи превысить полномочия. Во-вторых... во-вторых, захочет войти в курс дела, во все детали и подробности. А што-о жэ, я повидло по-твоему?..

– А што-о жэ, я повидло по-твоему? Должен травить свой организм их­ней коммунистической пакостью?

Столик, за которым он сидит, – неподалеку от нашего. Все русские (пардон, еврейские) столики – на одной площадке, вместе. Мне все слышно. Думаю, что он намеренно повышает голос, хочет, чтобы я услышал и вме­шался. Мы решили поставить на столы "Столичную" с единственной целью ублажить американцев. Для большинства из них знания о России исчерпываются четырьмя именами: Достоевский, Чехов, Толстой и Столичная. Дима "Столичную" на дух не переносит, и то же самое – многие русские. Не знаю, как затесалась она к ним на стол. Накладка.

Пока подхожу к ним, слышу Игорь отвечает:

– Да ты что, дурья голова! У них уже коммунизма никакого нет!

– Это, по-твоему, нэт. А по-моему, коммунызм у ных всегда будэ. Он у ных у сером растворе плавае. Знаешь этот анекдот?..

Жемчужина скабрезного фольклора, – анекдотов знает прорву, – уже готова была сорваться с его губ, как я подошел:

– В чем дело, Демьянчик?

– Што-о такое, я спрашиваю, в этом доме што-о, ничего, кроме этого троянского коня коммунизма, нету? Мы што-о, в один день так обеднели?

Игорь поправляет:

– Не троянского коня, дурья голова. А троянского зелья – ты хотел сказать. Какой же это конь?

– Сам ты конь, – отмахнулся Дима, а у меня в руках к этому времени уже была бутыль Смирновской, моментально принесенная услужливым и догадливым барменом. По-русски он явно не знал ни бэ ни мэ.

Дима, конечно, шутил на таких высоких тонах, но все же я понял, что поручать Кирилла его заботам негоже. Вернувшись к своему столику, я тотчас же опрокинул две рюмки кряду, одну за другой, не закусывая. Есть совсем не хотелось. Хотелось кернуть. Хотелось освободиться. Освободить весь механизм души и сознания от посторонних шумов и скрипов, от непрестанных перегрузок, поставляемых черт знает чем, но всегда чужим, внешним, ненужным, необязательным. Хотелось наслаждения. Простого, одно­клеточного, звериного. И прекрасна так, и хороша темная звериная душа. Хотелось детства, безоглядности, игры, забавы, забытья.

Хромополк подходит. Я вижу, как он встает со стула, бросает на него салфетку, придвигает его вплотную к столу, в руке – рюмка, сейчас к нам подойдет. Так и есть – к нам приближается. Хочет выпить за здоровье бабушки. Мама опешила – краснеет, улыбается. Он тоже цветет. Говорит о внуках, о том, какие прекрасные у нее внуки – гордиться должна.

– Кто этот парень, – спросила моя сестрица Лизавета, когда Хромополк удалился, – Сашин начальник?

– Возьми поешь что-нибудь, – сказала Нинуля, протягивая мне пышный бутерброд с толстыми слоями масла и икры, – небось с утра еще ничего не ел.

К этому моменту у Гриши с Семой уже было налито по-новой, я плеснул себе тоже – и очередная порция веселой влаги приятно разлилась внутри.

– Ты больше пить не будешь! – бросила неожиданно Циля, будто очну­в­шись, выхватила из Семиной руки рюмку и поставила подле себя, по другую от Семы сторону.

– Что такое? Почему? – сыграл в возмущение Сема.

Я вгрызся зубами в бутерброд и думал о том, как описать словами вкус тающе­го во рту масла и нежный холодок рыбьих глаз. Для Кэрен, есть рыбью икру – все равно, что есть рыбьи глаза.

– Посмотрите на нее, – сказал Гриша, – что он, просто так пьет? Он же гуляет на свадьбе у своего родного племянника!

– Вот именно, – подхватил было Сема, но Циля снова – как ножом:

– Ты больше пить не будешь!