Svadba

Я оказался в тесном кругу тетушек и дядьев. Они усадили меня за свой столик – все им нравится, все божественно, кто ее родители, как вы нашли этот райский уголок, Сашка твой красавец и Мишка тоже – и все в этом духе. Никакой политикой не пахло и никаких выходов к ней не было, но Аркадий и здесь сумел оседлать своего любимого конька. Он настолько глубоко и полно жил в своей теме, что ему и не нужно было никаких особых зацепок, чтобы поставить ее в центр любой беседы в любых обстоятельствах, не говоря уже о тех случаях, когда и благодарный слушатель был под рукой.

Тетка задала свой всегдашний вопрос:

– Ты помнишь, как ты приехал к нам в Москву первый раз? Тощий, лысый, как будто тебя с креста только что сняли?

Она задает мне этот вопрос всегда, на каждой семейной вечеринке, же­лая подчеркнуть им, видимо, мой жизненный успех – прыжок из грязи в князи, из невесомого состояния нищего неприкаянного бродяги к высотам американского благополучия средней упитанности.

– Нет, – отвечаю я, причем тоже всегда одинаково, – я этого не помню, но помню, что после рождения Сашки ты в каждый мой приезд денежки мне в карман совала. Купишь что-нибудь ребенку. Стыдно было, но не брать не мог, боялся тебя обидеть.

– Круговая порука еврейства, – сказал Аркадий. – Не зря русские люди убеждены, что у евреев рука руку мажет.

– Что мажет? – спросил муж другой тетки, потерявший на старости слух.

– Рука руку, – пояснила повышенным голосом его жена и добавила: Но вы знаете, Аркадий, они в этом убеждены, но вовсе не в укор евреям, а, скорее, себе в укор, потому что у них в семьях – вечный мордобой, а еврейская семья всегда вместе.

– Это тоже верно, – сказал Аркадий, – но не совсем.

Понимая, что Аркадий уже вот-вот на своем коне, я думал, как вежливо и тихо улизнуть. Столик молодоженов был как раз напротив – я не спускал с них глаз и всей душой был с ними. Никаких политических речей мне сейчас не надо было, а надо было совсем другое. Хотелось встать, подойти к своим деточкам, вдруг, неожиданно, столь внезапно превратившимся в мужчин, обнять их и еще обнять их, и еще, и еще, и на весь мир кри­кнуть: "Смотрите, люди добрые! Это я, а это мои сыны! Это мои сыны, а это я!"

– Нельзя говорить сразу о всех семьях. Это неправильно. Но то, что сегодня происходит в кремлевской семье, в самом деле, неприлично.

Труба – всадник дернул за уздечку! Попробуй теперь остановить, улиз­нуть. "Смотрите, люди добрые! Это я, а это мои сыны! Это мои сыны, а это я!"

– Горбачев оказался совершенным негодяем...

Вся наша эмигрантская пресса в течение всей перестройки не оставляла на Горбачеве живого места. Он такой же аппаратчик, как и все, он залил кровью мирную демонстрацию в Тбилиси, он раздает самые высокие долж­ности старым монстрам, генералам-сталинцам, он не отпускает прибалтов, его жена Раисочка транжирит народное добро на свои наряды.

Аркадий осуждал Горбачева по причинам противоположного ряда.

– Я не хочу присоединяться к эмигрантскому хору, этим твоим диссидентам, политическим лихачам, как я их называю. Они же, в самом деле, лихачи без роду и племени. Лихачат себе, понимаешь, безответственно и все. Как будто история – это шоссе для гонок. А Горбачев – как балерина между ними, млеет перед каждым либеральным всхлипом. А это непра­вильно для государственного деятеля. Он ведет к полному уничтожению государственной мощи. Все то, что Россия по камешку, по зернышку сколачивала на протяжении веков, он готов спустить за один день. Это настоящее преступление. Американцы носят его на руках, потому что им выгодна слабая Россия, а он, понимаешь, все принимает за чистую монету, словно они во благо России так стараются. И ты учти, такая близорукость очень дорого может обойтись не только России, но и всему миру. Знаешь ли ты, что такое нарушение мирового политического баланса?

"Смотрите, люди добрые! Это я, а это мои сыны! Это мои сыны, а это я!"

– Этого и американцы не понимают. Над развалинами, якобы, освободившейся восточной Европы снова взойдет звезда единой милитаристской Германии, нового рейха. Темная туча ислама уже давно безнаказанно висит над миром, а теперь, с разрушением Советского Союза, ее вольготности вообще не будет предела. Нет, государственная политика, да еще такой державы, как Советский Союз – не игрушки. Так вести себя – неправильно.

– Вы меня извините, но вы рассуждаете, как настоящий сталинский временщик.

Господи – Кирилл! Откуда ты?

– Извини, что я так называю твоего родственника, но уши вянут слушать.

– Остынь, Кирилл! Попридержи рога!

Я поднялся. Аркадий тоже встал.

– Ну вот, видишь! – сказал он и поучительно, не глядя на Кирилла, поднял кверху палец. – Расскажи ему, какой я сталинец. Люди не хотят ничего понимать...

– Люди, конечно, не хотят ничего понимать, – петушился Кирилл, – когда под видом заботы обо всем мире им преподносят гальванизацию трупа. Раз­ве это не дело сталинских наследников оплакивать развал империи, на протяжении веков выполнявшей роль мирового жандарма?