Свадьбу делать будем?

Там, на подоконнике, она и поведала мне всю историю их кратких отношений. Собственно, дело у них уже шло к свадьбе. Но беда была в том, что она его не любила и замуж за него не хотела. Просто все складывалось так, как складывается в обычной жизни: родители давно уже были готовы отпустить дочь во взрослую жизнь, но она все колебалась и колебалась. Ей делали предложения: директор зоологического парка, пожилой редактор городской газеты, каскадер, студент-строитель, бизнесмен, укротитель змей, но ее все не устраивали. Точнее, те, кто устраивал ее саму (каскадер, студент-строитель, укротитель змей), не устраивали ее родителей. И наоборот. Гарри хоть и был чужеземец, но все-таки журналист, как и отец Мэкки. Да и сама Мэкки пыталась заниматься журналистикой, так что профессия примиряла будущего тестя с потенциальным зятем.

Гарри ушел, и я отвел Мэкки в свой кабинет, усадил в кресло, предложил сигарету и водки. Она не отказалась. Плакать она перестала. Я внимательно разглядывал ее так понравившиеся мне с первого взгляда и слегка смытые слезами черты какой-то особенной нездешней красоты.

Ко мне стали заглядывать коллеги, уставшие от спектакля главного с секретаршей, кто-то приходил с выпивкой и закуской, кто-то – покурить. В итоге остался небольшой кружок дам разного возраста и стиля, сотрудниц моего отдела и их подруг, и я предложил продолжить вечеринку у меня дома. Дамы согласились. Мэкки сперва порывалась ехать к родителям, но было видно, что ей этого не хотелось, и в итоге она присоединилась к компании.

У меня на кухне она взяла управление хозяйством в свои руки, стала варить макароны и нарезать бутерброды, чем совершенно меня сразила. Я взял в руки гитару и запел. Однако праздник продолжался уже так долго, что скоро всех начало клонить в сон.

Соорудив максимальное количество спальных мест – от раскладушки до матраца на полу – я предложил Мэкки спать на моем единственном диване. Сам улегся тут же с краю, не раздеваясь. Когда лёгкое посвистывание разнеслось по уснувшей квартире, Мэкки зашевелилась. Поняв, что она не спит, я развернулся к ней лицом.

– Мэк… – дальше последовало объяснение.

Мэкки не прерывала меня и не отстранилась, когда я начал гладить ее волосы. Осмелев, я запустил руку под кофточку.

– Я не могу так быстро! – горячо зашептала она, не отталкивая мою руку, но сопротивляясь всем своим голосом тому, что могло произойти. – К тому же мы здесь не одни! – укоризненно сказала она, поправляя лифчик и кофточку.

– Ты приедешь ко мне одна? – спросил я.

– Не знаю, – ответила она. – Посмотрим.

И был новый день

Хоть и было размеренное утро субботы, мои гостьи быстро собрались, попили чаю и разъехались по домам. Мэкки, уходя, помыла на кухне посуду и посмотрела на меня внимательно, как будто видела впервые.

– Я хочу тебя снова увидеть, – сказал я.

– Посмотрим, – снова произнесла она.

Когда за ней закрылась дверь, я вошел на кухню, закурил и вдруг понял, что у меня нет номера ее телефона. И в редакции она уже не появится до Нового года.

Несколько часов я ходил из угла в угол, не зная, чем себя занять, лишь бы не думать о ней. Не думать не получалось. Когда кончились сигареты и найденное в холодильнике пиво, меня осенила мысль: отец! ее отец! местный тележурналист! В моей записной книжке вполне мог быть номер его телефона.

Я раскрыл записную книжку. Да вот же он! Фамилия была написана, а имя – нет. Имени я и не помнил. Как же с ним разговаривать? А если подойдет жена, как его позвать? Нет, надо сразу же звать Мэкки! Но она говорила, что это имя родители не знают. Да какая разница! Главное – есть телефон!

Я набрал номер:

– Аллооо, – раздался в трубке вальяжный голос ее отца (как же его все-таки зовут?!!!)

Я колебался секунды три, а потом решительно выпалил:

– Добрый день! Можно услышать вашу дочь?

На том конце провода немного опешили, но все-таки позвали:

– Гииитааа, это тебя!

– Алло, – отрывисто сказала Мэкки.

– Мэкки, это я. Я соскучился. Кажется, я не могу без тебя жить!

– Хорошо, – сказала она. – Сегодня в шесть на площади Челюскинцев, – и повесила трубку.

Она! Назначила! Мне! Свидание!

В шесть часов на площади Челюскинцев она сказала мне:

– Понимаешь, это невозможно.

И закурила. Курила она очень изящно, ее длинные тонкие пальцы грациозно держали сигарету так, что казалось, будто она курит сигарету с мундштуком.

– Но почему? – я был уничтожен, раздавлен, смят.

– Во-первых, Гарри. Он, конечно, совсем не мой тип мужчины. Но он мой жених, родители уже начали готовиться к свадьбе. Правда, когда я думаю о нем, мне становится противно…

И Мэкки рассказала, что для секса Гарри возил ее в бордель, с хозяйкой которого он дружил. И пока они занимались сексом в одной из комнат, справа и слева доносились наигранные стоны профессионалок и пыхтенье изменявших женам мужиков.

– И потом – твоя бывшая. Ты же с ней еще не развелся.

– А развестись я могу хоть завтра! – пообещал я. – Ты ведь, как пушкинская Маша, не бросишь своего Дубровского ради какого-то дурака?

– Ты еще не мой Дубровский, – улыбнулась она.