Свадебный бунт

Что такое это Москва?.. Воевода кровопийца и его подьячий и повытчик, иль приказный ярыжка! Воры, крючки и сутяги! Волокита судейская, дыба и застенок, колодка, конек и кандалы! Плаха, клеймы и кнут палачевы! А еще что? Указы и наказы, один другого мудренее и не подходящие к норовам уроженцев.

И рассуждают астраханцы:

«Рядом, по соседству, — всякие государства, где много лучше живется. Вот хоть бы в Персии, а то в Крыму, а то в Киргизии. Там воля полная, законов стеснительных нет. И все эти царства — богатые, сильные… Вот даже калмыцкие ханы как с Москвой поговаривают иной раз. Того гляди, войной на нее двинутся…

Православный в мохамедов закон перейдет, его выморят в судной избе, даже без пристрастья и пытки, да и отпустят на все четыре стороны, не разыскивая, кто его совратил к Мохамеду, хотя закон московский на это строг и прямо велит татарина-совратителя казнить. Да воеводы, знать, не смеют закон предъявлять, опасаясь за себя. А калмыцкие и крымские ханы не так действуют. Много всяких татар крестятся в православие постоянно… А заикнется кто из новых перекрестей, хоть с дуру, хоть с пьяну, хоть с расчета по лукавости, что его насильно «москов» крестил, и что кается он и жалобится ханам, защиты их просит… И что тогда за шум и за гомон поднимут халы и вся татарва. Зашумят так, как если бы всю их страну огнем и мечем прошли… Иной раз сдается, что воевода готов тотчас попов, крестивших этого татарина, или его крестных и восприемников, как совратителей человека с пути истинного, головой ханам выдать. Только замолчи, азиат! Сделай милость, не горлань, как паленый боров, на все свои азиатские пределы.

Да… Была Астрахань магометова и ханская теперь у Москвы под державой; но, гляди, скоро опять ее татарин возьмет обратно. Недаром, сказывают, в соборе кремлевском, когда хочешь — и днем, и ночью, всегда в окна луна светит».

Так сказывает громко всякая татарва, а «москов», сюда затесавшийся, молчит и не спорит…

VIII

У Носова в доме был шум, раздавались веселые голоса и смех. В горницах было человек десять гостей; Носов созвал их праздновать полученье задатка за проданный дом…

Тут были и друзья хозяина, и знакомые, такие же посадские, как и он, но кроме того один родственник жены его — армянин, один раскольничий поп, его тайный духовный отец, по имени Алтаев, но вместе с тем был тут же и соборный протопоп Василий Холмогоров, приятель Носова и сомнительный православный.

Только один гость был мало знакомый Носову, приказный из судной палаты, Рожкин, которого привел с собой первый друг хозяина посадский Колос. С этим человеком Носов жил душа в душу издавна.

Колос был не так умен, как его друг Грох, немного проще, болтливее и веселее. Однако, и у него на душе творилось то же, что и у Носова, и во многом, если не во всем, они мыслили и чувствовали одинаково.

Тут же были в числе гостей посадский Кисельников и непременный член всяких пирований — прасол купец Санкин.

Закусив и выпив немного, гости сразу заговорили о том, что всех наиболее занимало и отчасти смущало.

Все стали усовещевать Гроха возвратить задаток и не покидать Астрахани. Носов отшучивался.

— Ведь сказывают, что ты разорился, — вымолвил, наконец, напрямки Санкин, — что ты хочешь продажей долги уплатить и, не хотя срамиться на родной стороне, пойдешь христарадничать на чужой стороне.

Носов насмешливо ухмыльнулся.

— Верно, доложу, Яков Матвеевич, — вступился судейский Рожкин, — и я так слышал. Не знает никто, какими ты торговыми делами заправлял, только зажиток виден был. Ну, вот теперь и сомнительно.

— Враки все, — спокойно отрезал Носов. — Вот они все знают — и Колос и отец Василий.

— Какие торговые дела! — усмехнулся Холмогоров. — Весь оборот его такой — сундук отпер, деньги достал и запер… А вот покидать родную сторону… это, я скажу, грех.

— Народ не уверишь! — вымолвил один посадский. — Болтают скверно про твой уезд. Сказать даже нельзя в глаза.

— Что ж, я скажу. Надо ему знать, — заговорил армянин. — Болтают, Яков Матвеевич, что разорил тебя нежданный указ об явной продаже татарвы на базаре, что будто ты главный сбытчик подспудный и был.

Носов вспыхнул, выпрямился на стуле и сверкнувшим взглядом смерил армянина с головы до пят. Голос его дрогнул от вспышки.

— Посадский Яков Носов такой торговлей рук не марал никогда! — произнес он. — Ни явно, ни тайно никому я татарок и татарчат не продавал и сам не покупал.

— Плевать на клеветников, дело не в этом! — решил молчавший до сих пор Кисельников.

Хозяин, будто устыдясь, что рассердился на вздорные речи, стал смеяться и тотчас перевел беседу на другой предмет.

В сумерки гости один за другим стали собираться и расходиться. Наконец, остались у Носова только трое: духовник его — старовер, друг Колос и ненавистный Кисельников. Когда они были вчетвером, Кисельников сразу объяснил хозяину, что нарочно пересидел всех чужих, чтобы усовестить его отдать задаток назад, дома не продавать и не уезжать из Астрахани.