Свадебный бунт

Ржевский принял Нечихаренко и, узнав, что его хороший знакомый, сто раз наказанный и сидевший в яме за буйство, Лучка Партанов, теперь намошенничал, не удивился.

— Такое произвел переплетение обстоятельств, — заявил Нечихаренко, — что надо судом и допросом дело это развязать.

— Ну, а я, братец мой, это дело вот… Гляди… руками разведу… Гэй… Карташка!.. — крикнул воевода.

Появился тот же картавый калмык, который когда-то водил Барчукова к Копылову на свидание.

— Прикажи двум стрельцам идти по городу разыскать и тотчас привести мне сюда двух парней Партанова и Барчукова, что я освободил из ямы.

— Двух мало… Лазве два стлельца могут лазыскать двух палней!.. отозвался калмык. — Я пликазу десяток стлельцов отладить по всем слободам.

— Верно, Карташка. Молодец! Ну, живо…

Ржевский объяснил Нечихаренко, что, так как он отпускал обоих молодцов с условием привести разбойника Шелудяка, а они сего уговора не исполнили, то он их обоих в яму и засадит обратно.

— Я люблю, чтобы мое слово было свято, — сказал Тимофей Иванович. — Приказал разыскать разбойника — ну, и ищи и приводи мне. Не исполнили уговора — садись сами в яму.

Нечихаренко ушел довольный, что распутал дело, но когда он доложил обо всем Сковородихе, то стрельчиха пришла в бешенство на будущего зятя и объяснила: во-первых, она полюбила Лучку, как сына родного; второе, Лучка жених ее Дашеньки, так как сейчас он-то и оказался бывшим аманатом княжеского киргизского рода и после свадьбы справит себе свое звание и именование, а, в третьих, князь Бодукчеев уже прислал сказать, что готов жениться на ее дочери, если ее повидает и она ему понравится, потому что оказывается, что Варваре-то от ее любезного чрез полгода уж родить…

— Все-то ты наболванил, голубчик, — сердилась Сковородиха. — Вот кабы ты не путался не в свое дело, не брался приказные и судейские дела разбирать, ведал бы свою соль да соляные законы, — так все бы и лучше было…

Между тем стрельцы рассыпались во все стороны из воеводского правления и уже появились на всех слободах, разыскивая двух молодцов. Найти их было вообще немудрено, а оказалось на деле еще легче. Барчуков был уже известен, как главный приказчик посадского Якова Матвеевича Носова, живущий у него в доме. Когда же один стрелец спросил про Барчукова, то он оказался на лицо, а у него же в горнице сидел зашедший к нему приятель Партанов.

Стрелец потребовал обоих к воеводе.

Оба молодца тотчас зашумели. Вокруг двора собрался народ.

— Зачем? Что такое? — спросил пришедший на шум Носов.

— За нами, вишь! — орал Партанов. — Сажать в яму! Нет, дудки. Я лучше утоплюсь пойду. Только… послезавтра!.. А завтра надо обождать, поглядеть. Кто еще кого послезавтра-то будет судить, да в яму сажать? Может быть не Тимофей Иванович Лучку, а Лукьян Партанов толстого Тимошку.

— Молчи! цыц! Не смей брехать! — грозно крикнул Носов, прислушиваясь к озлобленным речам Партанова, обращенным к толпе.

Носов велел обоим молодцам и стрельцу войти к себе в дом.

— Сейчас там все дело разъяснится у нас! — сказал он.

Чрез полчаса чуть не вся Шипилова слобода глаза протирала от изумленья.

Из дома Носова вышли и двинулись в кремль стрелец, а за ним Барчуков и Партанов, ведущие связанного по рукам великана-разбойника, всем известного и страшного Шелудяка.

— Что за притча!? Как? Где? Когда? — слышались возгласы.

Оказалось со слов самого Носова, что молодцы-парни приказ воеводы исполнили точно, еще накануне словили заглянувшего в город ради разбоя Шелудяка и заперли в подвале Носова. А теперь, как раз, когда воевода их требует, они и готовы с подарочком в руках.

— Воистину молодцы! — говорили на слободе все толпившиеся около дома Носова.

Почти то же сказал и воевода Тимофей Иванович, когда узнал от прибежавшего повытчика, что в его прихожей воеводского правления появились его знакомые парни, а с ними известный по всем городам Астраханского воеводства страшный душегуб и головорез.

Воевода побоялся выйти к Шелудяку. Неровен час! Бывали примеры! Лучше было от таких тварей держаться властям подалее.

Ржевский приказал отвести Шелудяка в яму, но на этот раз приковать в кандалах к стене, чтобы он не ушел снова уже в который-то раз. Партанову и Барчукову воевода велел сказать, что слово его свято.

— Вольная волюшка на все четыре сторонушки, но быть начеку и снова не попасться в каком преступлении законов.

Парни радостно побежали из кремля заняться скорее своими делами.

— Время много с этим лешим потеряли, — говорил Партанов.

— А ну, как Шелудяк совсем сел, нами выданный? — говорил Барчуков.

— Коли совсем, то, право, нехудо, — отозвался Лучка. — Он ведь душегуб лютый. Будь не Тимофей Иваныч у нас, его бы давно уж рассудили и казнили. Небось, Степа, если он дался вести себя, а Носов тоже не перечил, то, стало быть, оба шибко надеются, что завтра все наше дело выгорит. Ты как полагаешь?