Свадебный бунт

Ананьев был поражен и надломлен неожиданностью. Вместо того, чтобы хлопотать, бежать опять в воеводское правление разыскивать какого-нибудь приказного и разъяснить дело, он лег на постель.

Через час его поднял голос Лучки в доме. Клим Егорович вскочил, почти побежал к молодцу и закидал его вопросами и упреками. Партанов был совершенно спокоен и даже обижен.

— Ничего я не намошенничал и никого я не боюсь, — отозвался наконец Лучка. — Приказано мне было от хозяина идти сватать ему Сковородихину дочь, за которой богатое приданое, и приказано было писать ей рядную запись… Я все это и сделал. Тебе я о том не сказывал потому, что мне был приказ от хозяина держать язык за зубами. Да какой же батрак будет своего хозяина выдавать и обманывать?

Лучка красно и толково расписал Ананьеву, какой оказывается Затыл Иванович пройдоха и мошенник. Платить отступного три тысячи он, конечно, не станет. У него всех денег-то было пять или семь тысяч. Женится он, по всей вероятности, завтра по утру на просватанной ему Марье Еремеевне, а уж Варюше Ананьевой надо выходить за немца.

— Что ты! — заорал Ананьев. — Очумел, что ли? Да я ее лучше с козлом повенчаю, чем с немцем.

— Теперь времена не те, Клим Егорович, — отозвался Партанов. — Ты знаешь ли, вот есть у меня приятель, посадский человек, звать его Колос. Ну, знаешь его? Ну, так вот этот самый Колос день целый уж бегает по городу, жениха разыскивает своей дочери и ничего найти не может.

— Чего?

— Ни единого, говорю, нет жениха во всем городе, всех не только разобрали, а чуть на части не разодрали.

Наступила пауза.

Ананьев стоял, разиня рот и выпуча глаза на Лучку.

— Что ты врешь!

— Да что же, Клим Егорович, ступай вот сам, да и разыскивай. Если ты единого молодца мало-мальски некорявого и непьяного разыщешь, то я тебе вот хоть правую руку на отсечение отдаю. А то хочешь, я к тебе Колоса пришлю. Он дома сидит, высуня язык. Все мышиные норки руками ощупал, нигде, то-ись, ни одного жениха. Шутка ли, сколько девиц и вдов замуж собрались разом. Ведь эдак, поди, в храмах местов не хватит.

— Врешь, врешь, врешь! — прокричал Ананьев и бросился вниз кликнуть своих рабочих.

Варюша, выбежав к Партанову в ту же минуту, закидала его вопросами. Лучка ее успокоил:

— Полно, касатка. Ничего не бойся. На нашей улице начинается праздник. И даже без всякой беды, тихо и мирно выйдешь ты за Барчукова. Князь не может с тобой венчаться. Если поедет в храм, то приказный объявит попу Сковородихину «рядную запись». И никакой поп князя Затыла, пока он не уплатит неустойных денег, ни с кем венчать, кроме Марьи Еремеевны, не станет. Вот тебе и весь сказ!

XXX

Миновала ночь, наступил день… последний для сборов! На утро следующего дня надо было уже венчаться, потому что за ним следовала суббота… А в воскресенье немцы уже будут на месте.

Во всем городе, всюду, где были девицы, шли усиленные приготовленья к свадьбам, пеклись пироги, заготовлялось вино, мылись полы, и вообще дома приводились в праздничный вид. Дружек только достать было мудрено.

— Летел, — сказывали в шутку, — один комар, и тот в женихи ко вдове попал.

Но пуще всего шумели, все-таки, в одном доме на Стрелецкой слободе. Дом Сковородихи ходуном ходил. Шутка ли, пять невест собрать и пять свадеб сыграть.

Сковородиха отчаивалась только по отношению к двум зятьям-князьям. Один уж надул!..

Будущий муж Пашеньки, Аполлон Спиридоныч, хлопотал без устали, чтобы наказать князя Бодукчеева за его неслыханный поступок, но понемногу разумный Нечихаренко убедился, что дело что-то не ладно, даже совсем нечистое дело.

Побывав у дьяка Копылова и справившись в приказной избе у одного приятеля, ходока по части законов, Нечихаренко сам собственными глазами прочел кой-что в уложенной грамоте, что его образумило.

Во-первых, оказывалось, что Партанов не имел права делать от имени князя Бодукчеева, да еще заглазно, никаких записей и никаких договоров с отступным, а тем паче расписываться за князя по его безграмотству и в его отсутствии. Все это был обман, но не княжеский, а Лучкин… Партанов, а не Затыл Иванович, тут намошенничал!

Но главное, что узнал Нечихаренко, было существование нового указа государева, еще 3-го апреля 1702 года, уничтожающего и запрещающего строжайше писать всякие «рядные записи» с отступным и без оного.

Следовательно, обычай, в силу которого родители по рядной записи обязывались быть готовыми к известному сроку или заплатить неустойку, часто разорительную, был строго запрещен теперь законом.

Нечихаренко, добросовестный и деятельный, сначала вознегодовал на Партанова, а затем прямо отправился к воеводе с жалобой.

Ржевский был на своем заднем маленьком дворе, где процветали, гуляли и кушали его любимцы-птицы всех пород, наименований и возрастов. Воевода был в очень добром настроении духа. У него после погибели еще трех птенцов из выводка чапуры, все остальные чапурята уже подросли, окрепли, даже ожирели и приводили его в восхищение своими яркими перышками и своей дикой жадностью на корм.