Свечи на ветру

— Какая же это справедливость, если ты собираешься кокнуть Рохэ? — поддел я его.

— А разве с тобой никогда такого не бывало? Встанешь с кровати и хочешь кого-то убить?

— Пока нет, — сказал я нерешительно.

— Приходи сегодня ночью к парикмахерской. Как только Рохэ захрапит, так с божьей помощью и начнем.

— Убивать?

— Не прикидывайся дураком! Возьмем лестницу, гвозди, молоток и приколотим вывеску. Старуха проснется, взглянет и лопнет от злости. Придешь?

— Сам приколотишь. Не калека.

— Вдвоем лучше.

— Вдвоем хорошо детей делать, говорила моя бабушка.

— С Гутманшей, например, — захихикал мужской мастер Лео Паровозник.

— Чушь городишь и рад.

— Не все попадут в рай, но на звезды смотреть каждый волен, — огрызнулся Лео. — А Гутманша, брат, звезда… Молчу, молчу, — спохватился он и забарабанил костяшками пальцев по стеклу бутылки. — В мои годы у отца уже было трое детей: Янкеле и Ханеле от первой жены, и я от мамы.

— А разве твоя мама не была его первой женой?

— Не, — коротко бросил Паровозник. Он на минуту задумался, прижал к груди вывеску и продолжал: — Мой сводный брат Янкеле живет в Бостоне. У него там, у охломона, магазин готового платья. Джейкобс Паровозник одевает всю Америку. Если ты такой умный, как о себе мнишь, ответь мне, пожалуйста, почему один человек оказывается в Бостоне, в магазине готового платья, а другой прозябает в паршивой парикмахерской и ждет не дождется, когда выжившая из ума старуха протянет ноги?

— Такова божья воля.

— Никакого бога нет. Так говорит Пинхос. Все зависит от нас.

— От евреев?

— От обиженных. Мир, говорит Пинхос, надо изменить.

— Мой отец тоже так говорил.

— Надо. Обязательно. Пусть мой сводный брат Джейкобс займется Рохэ, а я займусь Америкой. Смотри! Смотри! — вдруг застрекотал Лео и прильнул к оконному стеклу. — Коган! Ей-богу, Коган!

— Пинхос?

— Какой Пинхос? Младший лейтенант Коган на кладбище!

Теперь и я прильнул к окну.

— Давай его пригласим в избу, — нос Паровозника просто примерз к стеклу. — Хочешь, я его позову.

Лео приосанился и решительно зашагал к двери.

— Постой. Пойдем вместе.

Младший лейтенант Коган задумчиво бродил между надгробий, сбивал с них танкистской варежкой лепешки снега и разглядывал выцветшие от времени надписи, похожие на обгорелые листья. Он был в теплой стеганке и шлеме, надвинутом на самый лоб и уши.

— Шолом алейхем! — сказал Паровозник, и младший лейтенант Коган вздрогнул от неожиданности.

Он повернулся, и я успел рассмотреть его лицо: веснушчатое, с белесыми, совсем не еврейскими бровями, тонким носом, подбиравшимся, словно ключик, к замкнутому рту.

— Здравствуйте, — отозвался он и исподлобья глянул на Лео.

— Сегодня суббота, — сообщил Лео.

— Суббота, — сказал младший лейтенант.

— Праздник, — продолжал мужской мастер. — Ходи, гуляй, ничего не делай! Вы меня не помните? Это я вам на мосту сказал: шолом алейхем. Вам и вашему танку.

— Возможно, — сказал лейтенант.

Я еврея узнаю сразу, будь он рыжий, будь он черный, как негр, — похвастался Паровозник.

— Как же вы узнаете? — краешком губ улыбнулся Коган. Он говорил по-еврейски медленно, путая слова и то и дело помогая себе варежкой.

— Секрет, — просиял мужской мастер Лео Паровозник. — Только раз я ошибся, когда Гитлера принял за еврея.

— Гитлера? — оживился младший лейтенант.

— На фотографиях он вылитый еврей, — сказал в свое оправдание Паровозник. — Позвольте познакомиться: Лео, здешний парикмахер. Даниил, могильщик.

— Кто? — не понял танкист.

— Я брею, а он моих клиентов закапывает, — объяснил Паровозник. — Может, заглянете на минутку в избу. Погреетесь. У нас и угощение найдется.

— Спасибо, — сказал Коган и вдруг добавил: — Забавная штука — еврейское кладбище.

— А разве у вас их нет? — удивился Паровозник.

— Нет.

— Ваши евреи не умирают?

— Умирают. Но такого кладбища в Тобольске нет.

— Где? Где?

— Есть такой большой город в Сибири. Тобольск. Я там родился.

— Понятно, — удовлетворился Лео. — Можно задать вам пару вопросов?

— Задавайте, — холодно произнес танкист.

— Не знаю, как у вас в Тобольске, но когда у нас еврей говорит: пару вопросов, то у него их на самом деле тысячи. Тысячи тысяч… Миллионы.

— А вы задайте главный, — посоветовал младший лейтенант Коган.

— Видите ли, весь мой миллион состоит сплошь из главных вопросов. Первым делом я хотел бы у вас спросить насчет парикмахерских. Кому они у вас принадлежат?

— У нас все принадлежит народу.

— Даже парикмахерские?

— Даже.

— Ясно, — горестно протянул мужской мастер.

— Больше вопросов нет? — вежливо осведомился военный.

— Есть один, но уже не главный. Зачем, скажите, пожалуйста, народу парикмахерские? Хотел бы я знать, что понимает в брадобрейном деле ваш народ и наш народ?