Свердловская рок-энциклопедия "Ритм, который мы..."

Слова «сонанс» нет ни в одном языке мира. Его специально придумали несколько молодых музыкантов, чтобы под этим названием начать новый период своей творческой биографии. Александр Пантыкин (клавиши), Игорь Скрипкарь (гитара, бас) и Иван Савицкий (ударные) три года, еще с девятого класса, музицировали под именем «Слепой музыкант». После включения в состав скрипачки Татьяны Марамыгиной и Насти Полевой, которая играла на перкуссии и свирели, звучание и сценический облик группы заметно изменились. Но грандиозные музыкальные задачи, которые коллектив ставил перед собой, трудно было решать, не порвав окончательно со школьным прошлым. А тут еще и повод появился: группа обрела новую крышу и репетиционную базу — Уральский университет. Переезд в новый дом, состоявшийся 3 марта 1977 года, логично было совместить со сменой вывески.

Переименование никак не снизило интенсивность давно начатой работы над собственными версиями пьес Сергея Прокофьева из цикла «Мимолетности». Всего через месяц после крестин «Сонанс» с этой программой, получившей название «Блики», отправился на фестиваль политического искусства в Ригу. Выступление, в котором помимо музыкантов участвовал университетский хор «Хорал», чтец Андрей Перминов и артист пантомимы Андрей Санатин, получило приз жюри фестиваля.

К сожалению, записи этой композиции не сохранилось. Но попытаться представить, что чувствовали ее слушатели, можно и сегодня. Студентка архитектурного института Настя Полева под впечатлением «Бликов» создала одноименный альбом акварелей. Глядя на причудливо изогнутые линии ее иллюстраций к музыке, можно догадываться, что творилось в голове у тех, кто сидел в зрительном зале, слушая «Блики».

Вернувшись домой, «Сонанс» продолжил работу в прежнем ключе, но уже на оригинальных темах. В конце июля в студию привели нового гитариста, недавно вернувшегося с воинской службы Михаила Перова. «В армии я неплохо наблатыкался играть на гитаре. Через общих знакомых я попал на базу „Сонанса“. Меня очень впечатлило, что они исполняли нечто самобытное, им понравилось, как играю я, — в общем, мы друг другу подошли».

Собственные композиции обогатились гитарным звучанием и стали еще сложнее. По словам Скрипкаря, их музыка должна была так заплетать мозги слушателям, чтобы их «втроем нельзя расплести было».

«Сонанс», 1977

На рубеже 1978 года Татьяна Марамыгина по личным причинам покинула «Сонанс», но Пантыкин привел в студию двух десятиклассников из музыкальной школы при консерватории — скрипача Андрея «Борща» Балашова и контрабасиста Олега Андреева. Новички с азартом включились в процесс сочинительства.

Концертов почти не было, вся жизнь проходила на репетициях. По словам Скрипкаря, много времени уходило на поиск нестандартных решений: «У нас не было возможности преобразовать звуки электронным способом, поэтому мы их просто подбирали. Бэмц по треугольнику — здорово! Бряк колокольчиком — пойдет! Смычком по электрогитаре — о-о! Все это сплеталось в какую-то конструкцию, получалась мелодия, мы ее аранжировывали, раскручивали… Это было безумно интересно — такое состояние души у всех».

Единичные концерты становились событиями. Представления превращались в настоящее шоу с пантомимой и стихами. От этой синтетичности народ просто обалдевал. «Аппаратура и звук были жуткие, публика мало что слышала и еще меньше понимала. Но люди интуитивно тянулись к нашей музыке, как бабочки на свет, потому что это было нечто из ряда вон выходящее», — утверждает Перов.

По достоинству оценить музыку «Сонанса» могли только те, кто приходил в маленькую репетиционную комнатку, сидел среди музыкантов и ясно слышал их игру. Посетители просто очумевали. Андрей Балашов как-то привел на репетицию своего преподавателя. Опытный педагог после нескольких визитов заявила, что эта версия «Мимолетностей» Прокофьева «лучше, чем у самого Прокофьева». Для музыкантов такая оценка профессионала очень много значила.

Распределение ролей в «Сонансе» было, как при коммунизме: от каждого по способностям, каждому — по потребностям. По воспоминаниям Перова, большинство тем приносил Пантыкин, остальные музыканты 80 % из принесенного им отфутболивали или подвергали коренной переработке. «Если бы Саша был один — играл бы все, что написал, но это была бы совсем другая музыка». Сам Пантыкин чуть уточняет картину творчества: «В студии не было единоличного лидера и автора. В одно и то же музыкальное произведение вкладывались предложения всех. Это было сотворчество. Заготовки на всеобщее обсуждение приносил каждый. Но эти идеи очень сильно перерабатывались».