Свердловская рок-энциклопедия "Ритм, который мы..."

«Сонанс» не был абсолютно инструментальной группой. Поэзия звучала в некоторых их композициях. Сами музыканты писать тексты не пробовали. Хотя у некоторых из них и имелся небольшой поэтический багаж периода школьных ансамблей, но это были в основном стихи о любви a-la «The Beatles». С таким опытом пробовать писать слова для сложных композиций не стоило и пытаться. Поэтому тексты не рождались внутри студии, а проникали извне. Пришли как-то ребята из университетского студенческого театра и попросили написать песни для спектакля «Джельсомино в Стране лжецов» по сказке Джанни Родари. Миша Перов написал цикл песен на стихи Якова Акима, переводчика сказки. Спектакль не дали поставить из-за почудившихся комсомольским идеологам антисоветских аллюзий, а в репертуаре «Сонанса» остались несколько прозрачных песен.

Со стихами на композицию «Зеркала» получилась совсем смешно. «Иван Савицкий пошел в туалет, — смеется Перов, — и на клочке газеты обнаружил стихи поэта Тамары Чуниной. Начал читать и обомлел. Принес к нам, показал, и мы сразу решили использовать их по прямому назначению — положить на музыку».

28 марта 1978 года сладкими посулами в студию был заманен лидер столичного джаз-рокового «Арсенала» Алексей Козлов. Он пришел на репетицию «Сонанса» после гастрольного концерта усталый, недовольный, но, услышав музыку, как завороженный просидел три часа. Это взаимоприятное общение было одним из первых контактов свердловчан с музыкантами из других регионов страны. «До этого советской музыки мы вообще не слушали, кто что играет и поет, не знали. Контур был закрыт, и мы варились в собственном соку», — говорит Скрипкарь.

Вскоре в этом контуре была пробита еще одна брешь. В мае на очередной студенческий фестиваль «Весна УПИ» пригласили «Машину времени». Во Дворце молодежи и москвичи, и «Сонанс» выступали вне конкурса, что естественным образом сблизило два коллектива. Андрей Макаревич посмотрел программу «Сонанса», которая произвела на него глубокое впечатление, но ничего не понял. Через двадцать лет в своей книге «Все очень просто» он писал, что «гpуппа Пантыкина игpала cовеpшенно заумную музыку, но без cлов, и это их cпаcало». Во время обмена мнениями московский гость сказал: «Играть очень сложную музыку легко. А вы попробуйте написать простую песню с русским текстом». «Нефиг делать!» — ответил Пантыкин, и на два года погрузил «Сонанс» в сочинение русскоязычной песни. Получалось как-то не очень. Проще всего было написать что-то «под Макаревича» — так поступали многие, но «сонансы» считали это ниже своего достоинства. «Я официально заявляю: мы бы такую музыку играть не стали, она казалась нам примитивной, — утверждает Михаил Перов. — Да, все классно, выходят трое, поют удобослушаемые, понятные всем песни, зал тащится… Это вам не Прокофьева мочить! Но уж если играть что-то песенное, значит, надо решать, что именно играть!» И «Сонанс» стал думать над новой оригинальной программой.

В коллективе началось брожение. «Мы принципиально не хотели походить ни на кого. Не только в Советском Союзе, но и в мире», — вспоминает Пантыкин. С этим были согласны все. Демон раздора таился в деталях. Пантыкин выступал за песенную форму, а Скрипкарю казалось, что «Машина времени» — это частный случай, и таких групп больше быть не может…

Тем временем жизнь не стояла на месте. Московский музыкальный журналист Артемий Троицкий, познакомившийся с «Сонансом» на «Весне УПИ», пригласил группу на фестиваль в Черноголовку 28–29 октября 1978 года. Там, на одном из первых в СССР рок-фестивалей, проходившем во Дворце культуры Научно-исследовательского института биологических исследований (с прелестной аббревиатурой НИИБИ), «Сонанс» исполнил большую программу. Прозвучали «Зеркала», «Горбатый», «Пасха», «Пассакалия ля минор» и две песни из цикла «Джельсомино». Подмосковная публика отнеслась к уральцам сдержанно. Примерно пятая часть 400-местного зала приняла «Сонанс» и устроила ему овацию, но большинство зрителей непонимающе молчали. После концерта один из музыкантов случайно услышал такую оценку их творчества: «С детства ненавижу подобную музыку. Как будто холодная жаба за пазуху заползает». Столичные ценители возвышенного всегда отличались тонким чутьем на прекрасное. То, что музыкальная композиция превращалась в головах зрителей в нечто почти материальное, не могло не радовать исполнителей, но все равно необходимость перемен в музыке становилась очевидной почти для всех.