Свет

– Митенька… Что с тобой? Ты – тихий свет, не потухни. Если ты не свет, то кто же ты? Неси свет – и тебе самому будет светло… Но свет не твой, помни об этом, ты только светильник, – и, улыбнувшись, снова ласково задала свой упрямый вопрос. – Куда ты идешь?

– Я… иду… – давно уже замутненное памятью, а теперь такое чистое и явное, близкое лицо мамы переменило и обезоружило его, будто спали с него надежные доспехи, и он с трудом выбирал мысли для ответов, не имея, на что опереться.

– Вспомни, чтобы проснуться, – прошептала она тихо.

– Да… Я иду к свету, – вспомнил он наставления отца.

– Иди, – Она опять улыбнулась, нечувствительно провела рукой по его разгоряченной голове и встала. – Не засыпай, помни себя. Тебе пора, проснись. Печка сожгла весь воздух. Проснись!

– Просинись… снись… снись… – зазвенела пульсирующая кровь в висках, и он внезапно проснулся. Фитилек еле-еле мерцал бледной-фиолетовой точкой.

Митяй высвободился из тяжелого одеяла и поднялся – голова кружилась, и мрак неуправляемо скользил вокруг него.

Он доплелся до кухни. Печка потухла, комната наполнилась дымом. В проеме огромной двери, которой здесь раньше не было, двигались сумеречные тени людей. Он всмотрелся и увидел себя, сидящего на троне из человеческих тел. Из двери, навстречу ему, вышел Яшка:

– Пойдем! – протянул он руку с дружеской улыбкой. – Я все организовал, там все есть для тебя. И деньги, и женщины, и безграничная власть.

Митяй попятился, отступил назад, и несуществующая комната погрузилась в темноту, люди исчезли.

– Там ничего нет, там темно, – ответил он, с трудом произнося слова, но Яшка улыбнулся:

– А ты что не знал, что выгоды зреют в темноте? Там не жалкая твоя жизнь, там все лучшее. Пойдем, не пожалеешь. Я уже там. Там по-настоящему хорошо!

– А мне везде хорошо, где я жив, – ответил Митяй и попятился еще.

– Пойдем! – с неожиданной яростью вскрикнул Яшка, его лицо исказилось гримасой ненависти, и Митяй внезапно проснулся.

Часы показывали полночь. Он все еще лежал в кресле, одеяло сбилось на пол. Лампада вовсе потухла, и в комнате было непроницаемо темно.

– Темнота. Ты в темноте. Очнись! – услышал он опять голос матери, доносившийся откуда-то из глубоких окраин воображения. Кое как он встал, но тут же упал, потеряв сознание.

Очнулся от холода уже на чердаке. Люк открыт. Других следов, кроме его собственных нет. На часах девять утра.

Митяй спустился обратно в дом, чиркнул зажигалкой – горит хорошо, новый воздух упал в остывающий дом. Теперь здесь холодно, морозно, но вместе с воздухом в дом вошла и жизнь. Уж такая она.

Через десять минут он уже выбрался на поверхность. Просыпался новый день, и сумрачное небо сонно напитывалось вялым светом, все еще смешанным с синюшными сумерками. В видимой вокруг пустоте никого не было – только неустанный бездумный ветер поземками забавлялся свалившейся за ночь мелкой крупяной снежью, укрывшей Дикую степь.

За «голову» в одиночку обычно не ходили. И в чистой зоне всегда хватало поводов для смерти, а уж в Дикой степи… Дорожки к ней натоптаны немногими, сбившимися с выверенных троп, прикрытых ночными метелями.

Ушедшая ночь обновила полотно, оставленные прошлым днем следы нечитаемо запорошило, и Барышников направился обратно к зданию библиотеки – там будет все видно. Если вор не вернулся в поселок, то не много мест, где он мог бы выжить этой ночью.

Через полчаса он уже осматривался в «голове», вчитываясь во вчерашние следы. Пусто. Обследовав библиотеку, он перебрел через заснеженную улицу и сквозь проем в обломках бетонных блоков вошел в здание супермаркета. Посреди торгового зала краснели обобранные Яшкины останки. Его «друганчики» взяли все, что ценили, а для отморозков все имеет цену. Кроме снега.

Митяй смел снег рукавом, накрыл одеревенелую плоть своей плащ-палаткой, прокатил одной рукой, чтоб останки завернулись в брезент, ссунул на лист фанеры с надписью «Я достоин лучшего!» и отволок на пустырь. Туда, где вчера выбросил несчастливую Яшкину лыжу. Здесь он выдолбил лопаткой яму и скатил в нее сверток.

Прикопав могилу, Митяй воткнул в изголовье лыжу, порыскал взглядом в поисках подходящей поперечины для креста, но таковой не нашлось. Что ж, значит будет так.

Теперь пора закончить дело.

Барыга вернулся через «голову» в Сады и к середине дня пробрел их насквозь, прижимаясь к основанию холма, где точно нет подснежных пустот и реже рыскает хищник, и добрался до ледового водопада «Площадки 22». Веревочный подъемник, которым Синоптик взгромождал свои покупки на пятидесятиметровую высоту, не использовался давно – огромная нахлобучка снега козырьком нависала над верхушкой водопада. Столько за ночь не скопится.

Митяй двинул дальше. Он внимательно держал автомат наготове и, врываясь в уплотнившиеся и опавшие облака нехоженного снега, набивал свою тяжелую тропу вдоль Южного хребта. Здесь месяцами не бывало людей, и даже матерые охотники опасались этих мест, кроме тех отчаянных, что не державшихся за жизнь. И она позволяя им, как слепым, брести куда вздумается, раз уж они безнадежны. Многое бы они рассказали, если бы возвращались.