Свет Азии

Затем, испросив разрешение царя, он стал говорить о жизни, которую всякий может отнять, но никто не может даровать, о жизни, которую всякое творение любить и стремится сохранить, как некий чудный, драгоценный дар, приятный для всех, даже для самых ничтожнейших существ; о жизни, которая была бы счастьем для всех, если бы в сердцах людей живо было милосердие, то милосердие, благодаря которому мир скрывает свои тягости от слабого и открывает поприще для подвигов сильного. И потом в безмолвные уста защищаемого им стада он вложил слова мольбы и указал на то, что человек, взывающий к богам о милосердии, являясь богом относительно животных, сам становится немилосердным; и хотя все живые существа находятся в связи и в родстве друг с другом, мы убиваем, однако же, безропотно заплативших нам дань молоком или шерстью и с доверием предающихся в наши руки, — руки убийц. Он напомнил учение священных книг о том, как после смерти люди становятся птицами и зверями, а эти последние — людьми подобно искрам, превращающимся в пламя.

Таким образом жертвоприношение является новым грехом, останавливая роковой переход странствующей души.

— Никто не может очистить свой дух кровью, — говорил он, — добродетельный не может кровью порадовать богов, злой — подкупить их; никто не может возложить на голову невинного, связанного животного ни крупинки того тяжелого ответа, какой все должны держать за все содеянное зло, за всю совершенную в минувшие жизни неправду; каждый сам за себя получает по строго определенному для всей вселенной закону возмездия, устанавливающему добро за добро и зло за зло, меру за меру в делах, словах, мыслях, точно, неизменно, непоколебимо, в полном равновесии прошедшего и будущего.

Так говорил он, и слова его, проникнутые милосердием, были преисполнены такого величия, истины и любви, что жрецы старались скрыть под одеждою руки, обагренные кровью, а царь приблизился к нему и, почтительно сложив ладони, преклонился пред Буддою.

Господь же продолжал учить, объясняя, как прекрасна была бы земля, если бы все живые существа были связаны дружбою, все употребляли пищу чистую и бескровную: золотые зерна, прекрасные плоды, сладки травы, светлую воду; этой пищи, этого питья, ведь, довольно на земле! Сила любви, заключавшаяся в его словах, победила всех присутствующих. Сами жрецы загасили жертвенный огонь, бросили жертвенные ножи. На следующий день по всей стране издан быль эдикт, провозглашенный глашатаями, вырезанный па камнях и столбах:

«Такова воля царя: до сих пор у нас убивались животные для принесения жертв и для пищи, но от сего дня никто не должен проливать крови и вкушать мясо. Знание растет, а жизнь одна, и только милосердный может ждать милосердия».

Таково было содержание эдикта и, начиная с этих пор, благодатный мир установился между всеми живыми существами, между людьми и животными, служащими им на пользу, и птицами, и всеми живущими на берегах Ганга, где господь наш поучал святым милосердием и кроткими речами. Сердце учителя было всегда милостиво ко всем, кто дышит дыханием этой скоропреходящей жизни, ко всем связанным одною цепью радостей и страданий.

Вот что рассказывают священные книги:

«В древние времена, когда Будда явился на землю под видом брахмана, жившего на скале Мунда, близ деревни Далидд, засуха опустошила всю страну; всходы риса пропадали ранее, чем успевали околоситься; в лесах знойное солнце иссушило все пруды и озера; трапа высыхала, звери разбегались в разные стороны, отыскивая пропитание.

Однажды, проходя мило раскаленных стен одного нуллаха, господь Будда заметил тигрицу, лежавшую на голых камнях и умиравшую от голода. Отчаянье светилось зеленым огнем в ее глазах, ее сухой язык свешивался из открытой пасти на исхудалые щеки, ее пестрая шкура висела складками па ребрах, подобно сгнившей от дождей соломенной крыше, держащейся па одних стропилах; около иссохших сосцов ее пищали от голода двое детенышей, тщетно отыскивая молоко, которого не было. Мать нежно лизала неугомонных тигрят и подставляла им свои груди с, любовью. превосходившею даже ее голод, с любовью, смягчившею крик, отчаяния, с каким она опустила на песок изможденную страданием голову.

При виде этой грустной картины господь Будда почувствовал невыразимое сострадание.

— Помочь этой лесной убийце можно только одним средством, — подумал он. — До заката солнца она умрет от недостатка пищи. Ни одно живое существо не сжалится над нею, над этой хищной кровопийцей, страдающей от недостатка необходимой ей крови. Что, если бы я отдал себя в пищу, от этого никто ничего не потерял бы, кроме меня самого, а разве может любовь потерять, когда она остается верна себе даже до последнего предела?

С этими словами Будда отложил в сторону сандалии и посох, снял свой священный шнур и вышел из-за куста па песчаную поляну.