Свет души

— И зарплата у меня выросла. Сначала я больше двухсот тугриков в месяц не получала, но к концу года свободно зарабатывала четыреста. Я покупала себе кое-какие мелочи из одежды, а все остальные деньги вручала своим приемным родителям. Каждое утро мать выдавала мне мелочь на автобус — ровно столько, сколько стоил проезд в оба конца. Ни копейки больше. Подруги часто приглашали меня на танцы, в кино. Да разве я смела? Один только раз я пошла с ними, и дома разразился такой скандал, мне пришлось выслушать столько упреков, что лучше было уж никуда не ходить. В то время мне стал оказывать знаки внимания один паренек. Молоденький, как и я. Он только год назад закончил среднюю школу и работал в нашем цехе контролером. Звали его Ёндон. Невысокий, худенький, смуглый, с крупным носом, — одним словом, невзрачный, а мое сердце тронул. Он был немногословен, но со мной постоянно беседовал о будущем, о том, что человек создан для счастья. И я слушала его, как зачарованная, и слезы у меня катились градом по щекам. Мне скоро должно было исполниться восемнадцать лет. Как дальше жить, что делать? От разговоров с Ёндоном у меня словно крылья вырастали, но сам он мне не нравился. Да и странный был у него характер. На людях он меня словно не замечал, даже делал вид, что со мной не знаком. Но стоило мне выйти на улицу, и он следовал по пятам, беспокойно оглядываясь по сторонам, не видит ли нас кто-нибудь из сослуживцев. И едва приметив идущего нам навстречу мало-мальски знакомого человека, он под любым предлогом — то у него шнурок на ботинке развяжется, то он в витрину магазина уставится — отставал от меня. А затем, повременив немного, пускался вдогонку. Странно, не правда ли? Меня же эта его манера неимоверно забавляла, и когда мы шли рядом, я постоянно мечтала о том, чтобы кто-нибудь из знакомых попался нам навстречу. В конце концов его странное поведение стало меня задевать, и я его спросила:

«По-моему, ты стесняешься ходить со мной рядом. Зачем тебе себя принуждать и меня в неловкое положение ставить — не лучше ли подыскать девушку, с которой можно смело всюду появляться, не оглядываясь по сторонам?»

Ёндон даже в лице изменился — я спрашивала совершенно серьезно и ждала от него такого же серьезного ответа. По его смуглому лицу разлилась яркая краска. Он молчал. Когда я, недоуменно пожав плечами, повернулась, чтобы уйти, он схватил меня за руку и стал поспешно оправдываться:

«Ты не должна плохо думать обо мне, Дарийма! Я не стыжусь находиться рядом с тобой, я это за большое счастье почитаю. Просто у меня от рождения характер застенчивый. Мне все кажется, что увидит меня кто-нибудь из знакомых и на смех подымет: такой неуклюжий, некрасивый, а за девушками ухаживает!»

Кто знает, может быть, он говорил правду? — Дарийма вздохнула.

Дорж, подперев голову рукой, внимательно слушал ее рассказ. В этой молодой женщине, несмотря на ее насыщенное прошлое, явно проступало что-то беззащитное, непостижимым образом сочетавшееся с ее уверенностью и настойчивостью.

— Почему ты замолчала, Дарийма? Тебе тяжело вспоминать об этом? Мне кажется, если ты расскажешь мне все, тебе станет легче.

Она молча потупилась. Красивое лицо ее с темными изогнутыми бровями было спокойно, но грудь вздымалась высоко, и можно было догадаться, что воспоминания эти еще живы, они волнуют ее, причиняют ей боль. Затем она решительно тряхнула головой, пряди густых волос упали ей на лоб, она тщательно поправила их, и снова зазвучал ее негромкий, хрипловатый, с мягкими интонациями, голос.

— Я сказала — может быть, Ёндон говорил правду. Но мне думается, что человек, особенно парень, не может быть до такой степени застенчив. Тем не менее в цехе о нас говорили как о будущей супружеской паре. Я привыкла к этому и, иной раз глядя на Ёндона, испытывала такое чувство, словно прожила с ним добрый десяток лет. Постепенно Ёндон перестал стесняться моего присутствия. В Улан-Баторе он жил один. Он приехал в город после семилетки, поступил в техникум и получил специальность контролера. Семья его — родители, братья и сестры находились в далеком аймаке.

Я о себе ему почти ничего не рассказывала, только призналась, что у меня отец и мать не родные, я у них на воспитании с шести лет. А поскольку характер у моей мачехи строгий, то ни о каких прогулках по вечерам не может быть и речи. Видимо, все эти сведения я сообщила с весьма унылым видом, и он тотчас догадался, что живется мне не весело. Потом он окольными путями узнал, что дома со мной обращаются плохо, и стал меня журить:

«Дарийма, мне все известно. Семья твоя зажиточная, у вас есть дом, двор, скот. А тебя с малых лет заставляли работать, как взрослую: ты не дочь для этих людей, а батрачка. И сейчас мачеха отбирает у тебя всю зарплату до последней копейки. Иные воспитывают чужих детей, как своих собственных, а тебе не повезло, тут уж ничего не поделаешь. Но ты не должна находиться у них под пятой, ведь ты уже взрослая и можешь жить так, как тебе хочется. Достаточно ты батрачила».