Свет – это мы

Вместе с билетами я вложил в конверт также кадр с именем Вашей жены в том виде, в каком оно появляется в памятных титрах нашего фильма ужасов. Я попросил Тони изготовить его для меня. Вы можете убедиться, что все буквы на месте – «ЛЕАНДРА ДЖОНСОН». Для своего любимого юнгианского психоаналитика я постарался приложить усилие.

В завершение хочу Вас заверить: вне зависимости от того, что может произойти на премьере – или после нее, – Вы мне очень помогли. Я ждал наших пятничных встреч сильнее, чем Вы, вероятно, догадывались. С их помощью я стал лучшим наставником, другом, сыном и мужем.

Бывало так, что я долгое время не видел улучшения. Доходило до того, что я говорил: «Дарс, неужели меня обманывают? Даже не знаю. Стоит ли это все таких денег?»

Моя жена заглядывала в таких случаях мне в глаза и говорила:

– После того, как ты начал ходить на психоанализ, с тобой стало настолько легче, настолько радостнее. Тебя словно подменили. Не подумай, что я не любила тебя прежнего. Но какое же счастье видеть, что ты наконец-то получаешь удовольствие от жизни.

Я и в самом деле начал получать от жизни удовольствие – впервые на своей памяти.

Немаловажное обстоятельство.

Если вдруг нам больше не удастся поговорить, просто знайте: Вы мне очень помогли.

Даже после того, как Вы отказали мне в доступе к Вашему лекарству, помощь все равно продолжалась. Мне помогает сама идея, что Вы существуете. Мне помогает то, что я пишу сегодня эти слова. Если бы не Вы, я не дотянул бы до сегодняшнего дня.

Спасибо. Спасибо. Спасибо. Вы прекрасный человек, Карл Джонсон.

Ваш самый верный анализируемый,

Лукас

Три года и восемь месяцев спустя 18

Дорогой Карл!

Немало времени утекло.

Держитесь крепче, потому что это письмо, скорее всего, окажется очень длинным и будет написано в несколько приемов.

Оно также будет последней коллекцией слов, которую я соберу в Вашу честь.

Когда я в конце поставлю свою подпись, она будет означать окончательное прощание – хотя я, разумеется, продолжу отдавать дань нашим отношениям, имеющим для меня исключительную важность, в других, менее очевидных формах.

Полагаю, что прежде всего необходимо наконец озвучить два обстоятельства огромной важности, вторгшихся, как слоны, в нашу с Вами метафорическую комнату – или ящик, если Вам угодно, который я определенным образом смастерил. Я в самом деле не знаю, как еще его описать. Поток любовных посланий? Дневник? Болезненно растянутая исповедь? Бормотание сумасшедшего в трауре? Все, что мне известно, – это что процесс написания этих писем помог мне удержаться на плаву в невероятно черный период жизни. Я уверен, что если бы не ухватился за саму идею о том, что Вы слушаете меня или читаете мои письма, моему упорству пришел бы конец. Меня засосало бы в темную воду психологического омута, где я бы несомненно и пропал.

Слон номер один.

Меня пугает, и даже в чем-то выводит из равновесия, что я пишу Вам, бесповоротно примирившись с тем фактом, что Вы мертвы – и были мертвы все то время, что я посылал Вам письма. Вы были мертвы и когда я раз за разом проходил мимо Вашего дома, и когда стучал в дверь того, что все еще считал тогда Вашим кабинетом. То, что я увидел собственными глазами, оказалось невозможным принять – потому что мне было отчаянно необходимо, чтобы Вы продолжали существовать. Я сотворил из Вас своего рода психологический мираж, чтобы продолжать двигаться через безлюдную пустыню, в которой оказался. Неутолимая жажда по Вашему участию вымораживала мое сознание.

К счастью, я уже не так болен теперь, как был болен тогда. Диссоциация прекратилась. Я отыскал в памяти все события, включая самые ужасные, и усердно работаю над поднятием их на уровень сознания, восстанавливая полную картину. Я также изо всех сил стараюсь простить себя, хотя никто из окружающих не считает, будто я в чем-то виноват.

Думаю, что я проработал обе травмы – бойню в кинотеатре «Мажестик» и то, в каком виде нашел Вас в день последних похорон. Возможно, я достаточно пришел в равновесие, чтобы написать это последнее письмо и завершить таким образом то, что я начал, пока был очень болен. По многим причинам мне представляется важным довести черную страницу своей жизни до естественного разрешения. Отдать ей должное. Протянуть ее богам в знак благодарности, как Вы сказали бы в этой ситуации.

Короче, да, я признаю, что и Вы, и Дарси, и все остальные в самом деле навсегда покинули этот мир.

Помню, вы сказали мне однажды – я наверняка процитирую неточно, так что заранее прошу прощения, – что Юнг считал неврозы лучшим ответом Личности на внезапное потрясение и что вместе с работой по исцелению и утверждению Личности необходимо также отдавать дань ее храбрым попыткам уберечь нас от опасности – или по крайней мере признавать их право на существование.