Свет грядущих дней

Цви сдвинул фокус с неудачной попытки установления контактов с партизанами на защиту и пропаганду. Деятельность развернулась немедленно. Были организованы «пятерки»[324]: так же, как в давно освоенной ими образовательной модели, это были секретные боевые группы по пять человек, каждая со своим командиром. Бойцы планировали открытое неповиновение и нападение на юденрат. Стали издавать подпольные бюллетени, листовки и ежедневную газету. Те, кто работал на фабриках, шивших обмундирование, печатали листовки с призывом к немецким солдатам бросать оружие и запихивали их в обувь, отправлявшуюся на фронт.

Вот тогда-то Хайка и вышла на выполнение своего первого задания: мотаться по улицам и проулкам, распространяя подпольные листовки, рассказывая людям правду и призывая их бунтовать.

* * *

Как быстро новое становится нормальным для человека. Несмотря на принудительный труд и депортации в лагеря смерти, жизнь в Бендзине представлялась Рене «раем»[325]. Существование в коммуне казалось таким спокойным. Они варили суп из овощных очистков и пекли хлеб. В коммуне работало тридцать семь товарищей. У многих были зондер-пропуска, позволявшие им свободно передвигаться и защищавшие от принудительных работ и экзекуций. Из-за недостатка рабочих рук они трудились в поле целый день, после чего еще работали в прачечной кибуца или на вечерних сельскохозяйственных работах. Когда приехала Реня, самая молодая из них, ее послали в прачечную, являвшуюся собственностью юденрата; похоже, там даже платили какие-то мизерные суммы за стирку нацистских мундиров[326]. Истязаний, свидетельницей которых Реня была в Генерал-губернаторстве, здесь, в Заглембье, она не видела.

«Иногда я смотрю на здешних товарищей и не могу поверить своим глазам, – писала она позднее. – Неужели евреи действительно живут как люди, как мечтатели, которые видят для себя будущее?» Ее изумляла их сосредоточенность на Земле Израиля, то, что они разговаривают и поют как во сне, словно не имея понятия о неописуемых злодеяниях, творящихся вокруг них.

А потом приехала Ханце Плотницкая[327] и привнесла еще более позитивный дух в их среду. Ханце жила в Грохове, пригороде Варшавы. Тамошняя ферма стала центром сопротивления и перевалочным пунктом для курьеров, местом, где они могли спрятать нелегальные материалы и провести ночь, прежде чем на следующий день отправиться в гетто. Когда ферму закрыли, Ханце направили в Бендзин. Дорога была полна опасностей, но когда она все же приехала, Реня почувствовала, что для всей группы начинается новая жизнь. Реню потрясало то, как Ханце умела поднять настроение. Она знала всех членов кибуца и подмечала особые таланты каждого. Она отказывалась прекращать культурную деятельность: после тяжелого рабочего дня собирала всех на философские беседы, а когда рассказывала о палестинских кибуцах, ее лицо светилось. Она помогала товарищам в их подготовке к сопротивлению. Поддерживала связи с членами движения в окружающих районах и в Варшаве, особенно со своей сестрой Фрумкой.

Ханце рассказывала им об ужасных условиях жизни в Грохове, о голоде и преследованиях, о еде, которую готовили из кулинарного жира, гнилых капустных листьев и картофельных очистков. Со смехом описывала, как дурачила немцев на долгом пути до Варшавы, притворяясь нееврейкой. Когда бендзинцы жаловались на свои жизненные трудности, Ханце, по свидетельству Рени, поддразнивала их: «В Грохове у людей условия куда хуже, – говорила она с улыбкой, – но даже они все еще живы…»[328]

* * *

Однажды, повествует Реня, товарищи встретились с кондуктором поезда, поляком, который рассказал им то, что знал доподлинно, добавив достоверные подробности к тому, что до них уже смутно доходило. Он ехал кондуктором на поезде, направлявшемся в деревню Треблинка, к северо-востоку от Варшавы, куда стекались поезда со всей Европы. За несколько станций до Треблинки ему вдруг приказали сойти с поезда, и его сменил кондуктор-немец – все для того, чтобы сохранить в тайне место массовых убийств. Сошедших с поезда в Треблинке евреев избивали, заставляя двигаться быстрее, чтобы они не заметили, что происходило вокруг. Больных немцы поспешно уводили под навес и расстреливали.

Остальные вновь прибывшие считали, что их привезли на работу. Мужчин и женщин разделяли. Детям давали молоко и хлеб. Все должны были раздеться, одежду сваливали в постоянно растущую кучу. Потом немцы выдавали мыло и полотенца и велели людям поторапливаться, чтобы вода в бане не остыла. Но на сопровождавших их нацистах – противогазы. Люди начинали выть и молиться. Жандармы нажимали кнопку и пускали газ. Евреи закрывали глаза, мускулы у них были напряжены, как натянутые струны, они задыхались, валясь друг на друга и образуя гигантскую окаменевшую глыбу. Глыбу разрезали на части, которые сваливали с помощью подъемных кранов в железнодорожные вагоны, потом, отогнав подальше, вагоны разгружали в подготовленные рвы.