Свет мой

Как у голубя
Золотая голова,
У голубки на головке
Позолоченная.
У Ивана жена
Хорошим-хороша!

И гармонь и балалайка песне в подмогу! Уже по тесовому полу пляска ходит на кривых ногах, скоморошничает, коленца выдуривает, байки сказывает:

Вставай, Дрема,
Будя, Дремушка, дремать,
Полно, Дрема, стыдно спать.
Встань!
Гляди, Дрема,
Гляди, Дрема, на народ,
Вставай, Дрема, в хоровод.
Вспляши!
Бери, Дрема, кого хошь.
Саму лучшу, как найдешь.
Ну?!
Вдруг он, Дрема,
Вдруг он, Дрема,
На одну взглянул, —
На ходу Дрема заснул.
Тьфу!..

Со стороны посмотреть: изба, что на курьих ножках — вприсядку по двору ходит.

Я совсем засыпаю, и мне всю жизнь будет сниться наш деревенский хор, бабушка в зеленом сарафане и цветастом платке на плечах, голоса светлые, мотивы дивные…

Журавлиный праздник

Повсюду сошли снега. Появились подснежники: вначале — желтые, потом — голубые. Молодой тал порозовел, позеленел. Еще день-другой и вылупятся на свет вербные цыплята. А там, глядишь, проснется береза, заплачет радостно, сережки вденет, крутым белым плечом поведет, прихорашиваясь.

А в небе свои затеи: облака вольно гуляют — белые и чистые, туча краем неба проползет, издали рыкнет и первый громушко — так, для баловства и острастки, мол, жив — ждите, наберусь сил небесных, прикачу на ломовых.

Каждый день праздник в природе.

Старая сухожильная ива у реки вздрагивает от напряжения. Приложи ухо: услышишь внутри ее гул — трудно, медленно пробивается сок к ее ветвям.

Старые люди прозвали ее Журавушкой. Вообще-то у нас полсела Журавлевых, а деревня наша — Журавлевка.

А с этой ивой связана легенда… Когда-то, давным-давно, один из деревенских охотников в Спасов день выбил из стаи журавля. Стая покружилась-покружилась, покликала своего товарища и улетела. Осталась птица одна… Летает день, ночь летает… плачет, стоном стонет, криком убивается. Пытался было подстрелить ее охотник, но каждый раз выходила осечка. Потом, рассказывали знающие люди, дома-то разобрал охотник заряд, а порох уже и не порох — махра… бери да крути цигарку.

На третий день птица эта поднялась высоко в небо, сложила крылья и — камнем вниз.

С тех пор не стало удачи охотнику, жизнь его колесом пошла, а сам зачернел лицом, чиряками зачервивелся. Вскоре убрался он из села на другое место.

А через год на том месте, где птица убилась, выросла вербочка, прутик голубенький. Кто говорит — сам по себе вырос, другие — охотник перед отъездом посадил.

Все это я и припоминаю перед сном. За день так убегаешься, такого дива надивишься — все мало. Летом хорошо! Можно попроситься в ночное коней пасти или двинуть с ребятами на рыбалку. Да мало ли что! Спать летом некогда. Весной день тоже длинный, длиннее комариного носика и косы девичьей — так говорит мама.

Завтра мне надо пораньше встать — есть у меня одна заветная думка…

Утром, ни свет ни заря, кто-то громко стучит в ворота.

— Эй! Засони, вставайте!

Мама выскакивает из коровника во двор в калошах, в телогрейке.

— Кто там? Что случилось?

— Ха! Случилось… Журавли летят…

— Ну-у!

Тут же распахивается дверь настежь, и я слышу ее голос:

— Ребятки, вставайте скорейча. Журавли летят!

Нас ветром сдувает с постели. Ведь ждал, мечтал первым встретить! Ан, опять счастливым весь год быть деду Егору.

Мы бежим к реке, а дед Егор спешит дальше, стучит еловым своим посошком в другие ворота.

Вот и река. Над ее утренним светом, негой ее летят журавли.

Курлы, курлы… — доносится сверху.

— Куды, куды? — спрашивает другой клин, поворачивая от реки в сторону тайги.

— Это не наши, — говорит кто-то из взрослых.

Народу уже на взгоре много. Бабы одним кружком: смеются чему-то, семечки лузгают. Мужики тоже своим миром: дымят самокрутками, степенно переговариваясь.

— Вона! Наши! Летят! — вырывается вдруг затаенное, радостное.

Из-за реки, заревой ее каемкой, где она круто уходит в синь неба, появляется клин журавлей, словно вышитая крестиком строчка: черным — по синему.

— Они! — выдыхает с облегчением толпа.

В строгом строю много птиц, летят они правым берегом, низко над водой. Летят тяжело — устали.

Я начинаю считать: один, два, три… Дед Егор (он уже здесь) цыкает на меня:

— Перестань! Арихметик какой!

Но тут же миролюбиво поясняет:

— Птица, зверь… завсегда сглазу человеческого боится. А ты считать! Репа, чой ли, тебе?

Хитрый! Сам, небось, считает. Вот один палец загнул — десять, значит, второй… А я бы мигом, бегом сосчитал.

Улыбается дед Егор. Видно, все журавли до дому добрались. Это хорошо.

Солнце как раз из-за кремля тайги выкатилось, озолотило реку, и журавли в тонкой дымке тумана стали розовыми.

— Ангелы! — восхитился дед Егор.

Стая, казалось, пролетала мимо. Но вожак находит известную ему одному знакомую воздушную тропинку и берет курс на деревню.