Свет мой, зеркальце…

Так, подумал Ямщик. Вот я хватаю шарик со стола. Заряжаю рогатку, стреляю. Нет, еще не стреляю, всего лишь хватаю. Пальцы смыкаются вокруг шарика, цепляют добычу, отрывают… Отрывают?! Никаких липких хвостов. Никакого раздвоения. Оригинал шарика не остался лежать на столе. Оригинал разлетелся вдребезги, ударившись о стену. Ты стрелял оригиналом, идиот! Так, может, и ты сам уже не в зазеркалье? Ты вернулся?! Ты — оригинал?! «А шарик вернулся, — запел Окуджава из коридоров прошлого, где горела лампочка без абажура, клубился табачный дым, а стаканы были липкими от портвейна. — А шарик вернулся, а он голубой…» Ямщик вспомнил, что вернулся-то шарик к старухе, лежащей на смертном одре, и испугался по-настоящему. Задрожали колени, липкий пот выступил на лбу и подмышками. До одури, до скрежета зубовного Ямщик боялся поверить в чудо, поверить и жестоко обломаться.

Он подцепил с асфальта кленовый лист, полыхающий золотистым багрянцем. Лист послушно раздвоился. За дубликатом потянулся хвост ржавой рвани, лопнул, втянулся. Разочарование было острым, как осколок стекла, вошедший под ноготь — и таким же коротким. Хорошо, что он не поверил. Хорошо, что не обманулся.

Нет, он по-прежнему в зазеркалье. Да, он стрелял оригиналом шарика.

«Кися, я не бросала в тебя шарик.» Это сказала девочка Вера. Да, точно, она так сказала, подзывая кота, а я, склеротик, забыл, выбросил из головы. Если бы помнил, то не возвращался бы сюда. Нет, если бы помнил, я бы сразу догадался, сообразил… Отвык, повелся на вечных дубликатах! «Это он сам, — сказала девочка, — я не виновата…»

Ямщика зазнобило.

«Шарик. Двойник бил меня моей шваброй. Я выстрелил ее шариком. Не дубликаты — настоящая швабра, настоящий шарик. Я всего лишь ответил девочке на вопрос, и вот: настоящий шарик. Идиот, параноик, ты чуть не пришиб Арлекина! Двойник вначале тоже ответил на мой вопрос. С этого все беды и начались. Так что же, круг замкнулся? Теперь и я могу?! Хорошо, мои колотушки — дубликаты, ими двойнику не навредить. Но швабра? Швабра, шваброчка, швабрулечка?! И на кухне в придачу «мечта маньяка» — комплект превосходных ножей…»

— Ждите здесь! — крикнул он на бегу, через плечо.

Зинка с Арлекином оторопели. Ну да, они только нашли блудного хозяина, а хозяин опять задал стрекача! Куда гонишь, Ямщик? Домой, ответил он. Я возвращаюсь домой.

И зашелся хохотом, похожим на собачий лай.

Влетев, как на крыльях, в окно первого этажа, послушно распахнувшееся от толчка, он промахнул квартиру Петра Ильича, даже не заметив, дома ли старик, горит ли в прихожей свет, играет ли пол под ногами. Сейчас это не имело значения! Пролет, другой, третий… У двери своей квартиры Ямщик чудом заставил себя натянуть поводья, придержать лошадей: взялся за ручку без спешки, потянул вполсилы, вываживая, чтобы ручка не выскользнула, не сорвалась с крючка скользкой рыбиной. Его встретили двое: сумрак прихожей да сторожкая тишина. Это что за звук? Ага, это часы, настенные часы в кухне: тик-так, тик-так. Так! Двойник, ты дома? Дома, не ври мне. Это у Кабучи сейчас занятия, оболтусы-студенты. Давай разберемся без свидетелей, а? Один на один, по-мужски?

К чему пугать слабую женщину?!

Кажется, в прихожей сегодня темнее обычного. Нет, не кажется: пол — мятый в кулаке пластилин, стены — резина. Плоскости изгибались, вытягивались, перекашивались — что угодно, лишь бы не оставить ни единого прямого угла. Во время ремонта Кабуча — откуда и характер взялся?! — проела плешь гипсокартонщикам насчет этих чертовых прямых углов. И, что примечательно, добилась-таки результата! Вот и мы — добьемся.

Мы добьем.

Включить свет? Даже ущербное зазеркальное освещение вернет прихожей толику материальности, выправит геометрию. Память отражений, костыли для хромого… Плевать на свет! Угловое зеркало на месте: осаживая, урезонивая липкий, почти осязаемый мрак, готовый взойти на царство, дымный овал не позволял реальности окончательно пойти вразнос. Ну что, Ямщичок, камо грядеши? Кухня? Гостиная? Спальня? Кабинет? Я иду искать, кто не спрятался, я не виноват…

Будучи уверен, что на кухне двойника нет, Ямщик за каким-то чертом начал осмотр именно с нее. Тянул резину, пускал слюни от предвкушения; застыл на пороге, хрипло дыша. На взводе, спросил он себя. Да, я на взводе. Того и гляди, наделаю глупостей. Успокойся, балда. Месть — блюдо, которое подают холодным. Пальцы правой руки свела судорога: мертвой хваткой они сжимали — и давно! когда и взялся-то?! — рукоятку субурито. Вцепились, закостенели, словно на горле заклятого врага. Ямщик переложил колотушку в левую руку; с хрустом размял затекшие пальцы, обвел кухню тяжелым взглядом. Вспомнилось из Галича: «Все было пасмурно и серо…». Кухня смотрелась блеклой, выцветшей, зыбкой. Все отражающие поверхности остались на прежних местах, но главный «проектор реальности» — Кабучино зеркало для макияжа — пропал.

Случайность?