Свет очага

Однако мои двое не очень-то приняли чужую, они как бы сжались и оцепенело сидели, но та не обратила на это никакого внимания. Главное, что ей разрешили играть, и она подошла к нам и сказала:

— Ты, мальчик, откуда едешь? А? Ты чего молчишь? Ты разговаривать не умеешь?

Дулат, конечно, уже научился говорить, но девочке не отвечал, только молча таращил на нее глаза.

Всегда находятся люди, которые любят отвечать за других. Какой-то мужчина ответил за Дулата:

— Этот мальчик едет с фронта.

— С фронта? — переспросила девочка. — Нет, маленькие дети не ездят на фронт. И с фронта не ездят.

— Почему? Всякое бывает. Он родился на фронте.

— Не-ет, — протянула девочка. — На фронте дети не рождаются. Там во врага стреляют. Там солдаты воюют.

— Нет, он родился в самом пекле войны. Поэтому он закаленный, — не унимался словоохотливый мужчина. — Завтра вот из таких, как он, выйдут настоящие солдаты. Они и на фронте отлично сражаться будут.

— Да тебе что, этой войны мало? — сердито оборвала его старушка, которая угощала меня соленым огурцом. — Чего беду накликаешь на головы этих невинных? Гляди-ка, разговорился он. Разговорчивый какой.

Старушка долго еще ворчала, косясь на мужчину. Показалась кондукторша, она с трудом протискивалась по проходу, громко объявляя:

— Подъезжаем к станции Актюбинск. Пассажиры, выходящие на этой станции, приготовьтесь!

Это была наша станция. Наконец-то мы добрались. До аула теперь рукой подать…

ТРЕТЬЕ ИЗМЕРЕНИЕ

Вероятно, одна из характерных особенностей искусства конца XX века — одержимость, с которой углубляется оно в колодец прошлого, способного становиться живой и трепетной частицей настоящего, бросая свой отсвет также и на образ еще не сложившегося будущего. Кроме того, необходимость оборачиваться к событиям минувших дней бывает вызвана зачастую особым отрезвляющим воздействием дистанции. Она сменяет первоначальное, оглушающе острое переживание всякого явления умудренной пристальностью взгляда к тончайшим, хрупким нюансам его осуществления, которые прежде оставались в тени глобальных событий. Так вышло, допустим, с темой революции и гражданской войны, когда литература занялась их отражением в индивидуальной судьбе и трагизмом восприятия единичным сознанием безумной ломки всего привычного, налаженного порядка вещей. Так появились «Тихий Дон», «Города и годы», «Старик». Нечто подобное должно произойти, разумеется, и с темой Великой Отечественной войны. В грандиозном столкновении двух великих армий была выхвачена и приближена к нам личность, вновь обретя свой статус величины первостепенной значимости в литературе. В произведениях Быкова, Бондарева, Бакланова, Васильева, Кондратьева был достойно и правдиво воплощен образ рядового творца Победы, когда из своей безымянной многоликости он выступил на гребне предельной ситуации сгустком духовной силы народа, решающего фактора в исходе войны.