И это, однако, еще не явилось завершающим словом в развитии военной темы советской литературы. Думаю, в 70—80-е, пронизанные неким всеобщим экологическим мотивом, когда свою главную заботу культурная мысль видела в том, чтобы спасти человечество как род в его духовной целостности, и все усилия литературы были направлены на возвращение первозданной сути этому понятию, думаю, в это время вполне закономерно было подойти к теме войны уже не в аспекте победы над ужасом смерти и проявления самых высоких свойств духа, а в аспекте противоестественности самого соединения двух этих образов: войны с фигурой человека. Здесь возникает тема попранной, но несломленной человечности, которая стремится прежде всего сохранить на земле жизнь и живое, проходит сквозь кровь, огонь и все ужасы, противостоя чудищу войны не силою оружия, а только своим существом — надеждой спасти жизнь, ее ничем не извращенный смысл. В этом своеобразие третьей точки зрения на войну — ее мертвенное нутро обнажается особенно явно в столкновении со своей противоположностью — жизнью мирного населения, которое и в гуще самого пекла упорно пытается сохранить свои здоровые, естественные устои и гибнет в этой безуспешной попытке.
Так, вобравшая в себя свидетельства уцелевших жителей сожженных белорусских сел книга «Я из огненной деревни» Адамовича, Брыля и Колесника потрясает не одним описанием варварской жестокости истребления беззащитных людей. Но ведь это рассказывается нам об уничтожении целых крестьянских семей — на редкость прочного и гармонично устроенного организма, обладавшего, как правило, большой разветвленностью и жизненной устойчивостью. Организма, который этой своей гармоничной завершенностью был надежен, свят и, казалось, вечен и с этой крепкой верой цеплялся за свой заведенный уклад, пытался его сохранить даже в окружении оккупантов и вдруг, в одно страшное, неожиданное мгновенье, сгорал, пропадал навеки в пламени запаленной родной избы.
Сращенный через землю с самой жизнью, мудрый и прочный мир крестьянской семьи — самое жизнестойкое, миролюбивое и беззащитное звено человечества, разрушаясь, словно говорит о разрушении всего мира.
Образ исчезающих в дыму и пламени людей, становящихся золой и пеплом, а когда-то деятельных и полных жизни, в наши дни этот образ уже непроизвольно прочитывается как обобщенный символ возможной судьбы всего трудолюбивого и талантливого рода человеческого. Образ, в котором, возможно, воплощена одна из главных тревог XX века.