Свет очага

Козлята и ягнята крепли на первой зелени и весело резвились, опьянев от сытости. Мы тоже хмелели на весеннем воздухе и то гонялись за козлятами, то бежали неведомо куда, охваченные какой-то бездумной радостью.

Нынче же в ауле почти не осталось скотины. А в степи, куда мы ушли, широкие пастбища пустовали. Но все же весна остается весной, и мы с Жумашем хоть и не носились, как прежде, но заметно повеселели. Да и ловля сусликов капканами была для нас занятием интересным.

А разделывал их отец. Мы с Жумашем строгали колышки из тальника и натягивали на них шкурки. За три-четыре дня набиралось довольно много. Отец туго набивал сухими, потрескивающими шкурками мешок, отвозил в аул и сдавал. В такие дни мы с Жумашем оставались одни до самого вечера. Однажды мы увидели в сотне шагов от нашего стана собаку. Первым заметил ее Жумаш.

— Смотри, Назира-апа, собака! — закричал он, указывая на нее пальчиком. — Она не укусит нас?

Рослый, матерый серый пес стоял неподвижно и пристально всматривался во что-то. Меня удивило появление его вдали от жилья. Вдруг сердце мое екнуло: уши у этой собаки стояли торчком, в нашем ауле не было собак с торчащими ушами, значит, это не пес.

— Жумаш, это же волк! — сказала я с Испугом, почти шепотом.

— Ойбай, настоящий? — прижался ко мне Жумаш.

Я шарила вокруг глазами, ища куда бы спрятаться нам.

— Нет, он же так похож на собаку, — с надеждой и страхом говорил Жумаш.

Волки похожи на собак, и этот ничем особенно не отличался, только жилист был и поджар, да и серая шерсть его была не похожа на свалявшуюся шерсть домашних наших собак, а глаже и короче, и весь вид его был диким и каким-то. устрашающим.

— А он не такой уж большой. Смотри, он ниже нас, — сказал Жумаш, пытаясь как-то успокоить себя и меня.

Волк все стоял в прошлогодней, сухой траве, колеблемой ветром. Завороженно я смотрела на него, чувствуя, как коленки у меня дрожат от страха и мороз пробегает по коже. Вдруг я вспомнила, что волк боится железа, лязга его.

— Жумаш, ты греми капканами, — быстро сказала я. — А я возьму лопату. Давай закричим вместе и напугаем его.

Жумаш загремел капканами, я стала махать лопатой, мы закричали наперебой что-то отчаянно и затопали ногами, подавались вперед и снова отступали. Но крики и шум его не испугали, он все стоял как вкопанный и смотрел куда-то вдаль.

— Не бойся, Жумаш: если подойдет, я огрею его по морде лопатой, — прокричала я, стуча зубами.

— Я его капканом стукну! — закричал грозно Жумаш, а сам вот-вот готов был заплакать.

Наконец обессилев, мы замолчали. Волк тронулся с места, перешел на легкий бег, направляясь к соседнему холму, и скрылся за ним. Нас он как бы не видел, даже головы в нашу сторону не повернул.

— Назира, он убежал! Он испугался нас! — обрадовался Жумаш, восторженно вскинув вверх ручонки.

Вечерам, когда вернулся отец, мы с Жумашем, перебивая друг друга, бросились рассказывать ему об всем. Но отец побледнел, забормотал: «Апырай! Апырай!» И все оглядывал, ощупывал нас но очереди, словно не верил, что мы остались живы и невредимы.

— А я совсем не испугался! — расхвастался Жумаш. — Я бы его капканом треснул.

— А я хотела лопатой по морде огреть…

Теперь мы почувствовали себя героями. А отец все никак не мог прийти в себя, суетился все, шарил глазами по земле…

— Ну ладно, — говорил он растерянно, — сейчас волки сыты. Сусликов ловят… Наедаются. Не только на людей, но и на скот не нападают. Но только… бог вас уберег, бог.

Лицо отца осунулось, трясущимися пальцами он пощипывал бороду. Был он напуган сильнее, чем мы с Жумашем, и еле пришел в себя. С тех пор он нас забирал с собой сдавать в аул шкурки.

Что-то новое появилось в характере отца — не только эта жалостливая суетливость, эти встревоженные оглядывания с вытянутой шеей и округлившимися глазами, он сделался жадным.

В сложенных одеялах был спрятан мешочек с толокном — все наши припасы съестного. Да и толокно это было из неочищенного проса, с шелухой, сором. Два раза в день мы из него варили похлебку. Была она такой жидкой, что ничего на зуб не попадало, и мы, целый день бегавшие по степи, все время хотели есть. Но отец и этого толокна бросал в чугунок всего щепотку. Когда мешочек развязывался, три пары сосредоточенных, блестящих глаз жадно впивались в него. Между братом, сестрой и отцом словно змея проползала, возбуждая в них неприязнь друг к другу. Отец сжимался, цепенел, словно кто-то мог вырвать из его рук бесценное это сокровище, искоса поглядывал на нас, но затем, опомнившись, с дрожащей, смутной улыбкой, стыдясь своей слабости, начинал торопливо завязывать мешочек. Однажды Жумаш, не выдержав, взмолился:

— Аке, дай чуть-чуть, ну хоть крошечку дай.

Кто-то горячо и злобно толкнул меня:

— Ну да, ему дай! Я тоже хочу, и мне чуть-чуть дай.

И тотчас же злобно сверкнул на нас глазами отец й закричал сердито:

— А завтра что будете есть? Подохнуть хотите, Да? — потом добавил ворчливо, помягче: — Потерпите, сейчас похлебка сварится, — и отвернулся, часто-часто моргая.