Свет очага

Теперь для меня очевидным стало то, что она изменилась. Была она совсем не такой, как прежде, в ней появилась решительность и даже какая-то властность. И мне захотелось узнать, что пережила, в какой купели еще побывала она за это время. Потянуло поохать над ее бедами, да и своими печалями поделиться — бабьей обычной услады хотелось мне пригубить.

— Света, что же было с тобой потом?

— То же, что и с тобой. Пряталась, хоронилась, лишь бы выжить, — не глядя почему-то на меня, проговорила она скучно, поморщившись даже чуть-чуть.

— По-моему, ты не только хоронишься. А где ты познакомилась с Носовцем?

— С Носовцем? — удивленно подняла брови Света, по-прежнему глядя в угол куда-то, к печке. — Кто он такой?

— Как это — ты не знаешь, кто он такой? Его зовут Степан Петрович… — Света, явно ничего не понимая, взглянула прямо теперь на меня. Удивилась и я. — Он же сказал, что ты придешь сюда. Сказал, придет Смуглянка.

Света задумалась, брови ее сошлись на переносице.

— Может быть, и сказал, но я его не знаю. Да и не нужно мне его знать! — с досадой воскликнула она. — Так надежнее, — она пристально взглянула на меня. — Что-то ты слишком много знаешь. Не надо тебе это, тебе тоже лучше меньше знать и меньше слышать. Понимаешь?

— Да это… я только тебе и сказала, — смутилась я.

— Время сейчас такое, что некоторые вещи надо скрывать не только от меня, от самой себя!

— Меня ты можешь не бояться, — обиделась я. — Казахи люди наивные. Но иногда наивность эта дороже стоит любой хитрости. Захочу — и окажется, что я ни слова по-русски не понимаю. Пусть тогда попробуют здесь отыскать мне переводчика.

Света рассмеялась, приобняла меня.

— Не сердись, но все-таки…

— Ты на меня так грозно посмотрела, что я боюсь даже спросить, где ты сейчас, что делаешь?

— В этом нет никакого секрета, — Света взглянула на меня с прежней своей горькой усмешкой, — Работаю переводчицей в немецкой комендатуре.

— К-как переводчицей? — растерявшись, переспросила я.

Так вот о какой переводчице говорил полицай! Как же тут было не растеряться: Света — среди них… служит немцам.

— Испугалась? — исподлобья, в упор глянула она на меня.

— Значит, это про тебя говорил полицай?

— Какой полицай?..

— Да есть тут один. Заходит. Усачев его фамилия.

— Ну ты хоть и сидишь на печке, а все знаешь, — покачав головой, сказала Света. — А он тебя видел?

— Нет, не видел.

— И не попадайся ему на глаза. Он служит немцам верой и правдой, имей это в виду.

— А они знают, кто ты?

— Знают. Ехала в Минск к тете, ну и осталась в окружении, обыкновенная история. Кажется, они поверили, — скучно проговорила Света, растаскивая концы платка, морщась и двигая, опять-таки по-бабьи, губами, как делают это многие русские женщины в деревнях.

Размотав платок, она сняла и телогрейку. Поверх плотного коричневого платья на ней был пиджак, на ногах валенки, и все это сидело на ней ладно, не скрывало ее женственности. Я быстро, подозрительно ее оглядела, внимательно прощупала всю ее глазами. Она по-прежнему была стройна. Но женщина чужого взгляда не пропустит, Света посмотрела на меня предостерегающе, как бы предупреждая, что не хотела бы кое-чего касаться, и я горячо покраснела, как будто меня схватили за руку, когда я полезла в чужой сундук. Все произошло быстро, какую-то секунду шел этот безмолвный разговор взглядов, затронувший то, что случилось с этой женщиной в деревушке, куда пошла она за куском хлеба, а вернулась с позорной головой, — на секунду только все это вспыхнуло, и Света тотчас перевела разговор на другое, жестоко ошеломившее меня.

— Сказать честно, Назира, меня… не радует наша встреча. Только ты пойми правильно. Я говорю о твоем положении. Оно у тебя сейчас тяжелое. Родишь ты, ребеночка не спрячешь, так? А — чья ты? Откуда взялась? Родственницей тебя чьей-нибудь не назовешь. А тут еще я… Ну никак не надо бы нам встречаться.

— Мне… я… мне некуда идти. Куда я из этого дома? — забормотала я. — Немцы старухе поверят. Сын ее осужден как враг народа.

— Вот оно как? — удивилась Света. — Говорю же, ты знаешь гораздо ’больше, чем я.

Удивилась и я. Я догадалась уже, чем она занимается: рискует собой, выполняет какое-то задание, но не знает ни тех, к кому пришла, ни того, кто сообщил о ее приходе, как будто с завязанными глазами пустили ее.

— Я действительно не знаю этих людей, — продолжала Света. — Ты не веришь? Иначе нельзя. Нужна большая осторожность. А вдруг провал?.. Если что случится, мы с тобой тоже никогда не были знакомы, учти это.

— Хорошо. Учту.

— Ну, а о тебе мы поговорим с твоей хозяйкой, — сказала Света.

Я боюсь перемен. Война на всю жизнь, кажется, отбила охоту к ним, не хочу терять того, что есть. Куда, зачем мне надо уходить? И тут я начинаю понимать, что этот дом превращается в явочную квартиру. Света, поглядывая на меня, что-то шепчет вошедшей в избу из сеней тете Дуне.

— А куда я ее погоню? — слышу я ее угрюмый голос. — Жила же до сих пор. Пусть и дальше живет. Не на снегу же ей рожать, чай, мы люди, не фашисты.

— Все это так, — говорила Света. — Вы добрая женщина, Евдокия Герасимовна, только…

— Что «только»?